Другая возможность повидаться с бесами-чертями выпадает тем, кто отправляется в ночь на Иванов день искать цветок папоротника; этот чудесный цветок будто бы делает человека всевидящим и «открывает» клады, а черти его бдительно стерегут. Они всячески запугивают тех, кто идет добывать цветок, и пытаются обманом отнять драгоценную находку, если цветок был найден. Помимо папоротника, нечисть может охранять и другие травы и растения, обретающие чудесную силу в определенное время года: «Чертям не больно любо, когда рвут травы».

Еще черти селятся в пустующих и нежилых строениях, как правило, на чердаках, любят бывать в банях и на мельницах, где собираются по ночам и устраивают посиделки. Особую привлекательность для них имеют те здания, в которых ранее происходили несчастные случаи, кого-то убили или кто-то сам свел счеты с жизнью.

Но при всей вредоносности чертей с ними можно вступать в соглашения, оказывать им услуги, впрочем, так можно общаться и с лешими, водяными, домовыми и так далее, и они способны справедливо вознаградить человека – скажем, продать тому «по честной цене» тот или иной чудесный предмет, находящийся во владении нечисти: неразменный рубль, шапку-невидимку или что-то еще. Впрочем, в рассказах о таких сделках чудесный предмет чаще всего изымается у чертей хитростью, бывший владелец оказывается одураченным, а мораль истории сводится к допустимости поведения, которое в обыденной жизни осуждалось (прямая ложь, лукавство и тому подобное), во взаимоотношениях с «семенем диаволовым».

* * *

Русский фольклор изобилует сказками и быличками о глупом черте, часто полном простофиле. В современной отечественной культуре этот сюжет широко известен благодаря пушкинской «Сказке о попе и работнике его Балде», представляющей собой художественную обработку фольклорного сюжета; Балда требует с чертей «оброк», а они после нескольких проигранных состязаний покорно соглашаются платить, хотя ни о каком оброке доселе «век не слыхали». Черти в народных сказках не в состоянии измерить «бесконечную» веревку, связанную в кольцо, не могут наполнить золотом и серебром «бездонную» шапку, у которой отрезан верх, грызут свинцовые пули вместо закуски – словом, ведут себя откровенно глупо. Как писал А. Н. Афанасьев, «черт здесь не столько страшный губитель христианских душ, сколько жалкая жертва обманов и лукавства сказочных героев: то больно достается ему от злой жены, то бьет его солдат прикладом, то попадает он под кузнечные молоты, то обмеривает его мужик на целые груды золота».

Эта «потешность» бесовского образа сложилась, судя по всему, из-за опыта совместного проживания – назовем это так – человека и черта в традиционной культуре: внушавший страх падший ангел постепенно сделался этаким «соседом», которого видишь каждый день, с которым то ссоришься, то миришься, которого не грех обмануть себе на пользу; он, конечно, по-прежнему способен вредить, но в целом вызывает скорее насмешку, а не страх.

Даже в тех фольклорных текстах, где черт предсказывает будущее, над ним насмехаются и заставляют попадать впросак – черт качается на ветке и приговаривает: – «Год от года все хуже», а мужик ему отвечает: «Тебе-то хуже всех» и бьет черта веслом.

Глупого черта не составляет труда напугать – нужно лишь «наморщить» воду в пруду, где обитает черт, то есть взболтать водную гладь веревкой, от этого действия чертям становится худо. Именно так грозит бесам пушкинский Балда:

Вот из моря вылез старый Бес:

«Зачем ты, Балда, к нам залез?» —

«Да вот веревкой хочу море морщить

Да вас, проклятое племя, корчить».

Беса старого взяла тут унылость.

«Скажи, за что такая немилость?»

Этот образ глупого черта, не исключено, сыграл определенную роль в ослаблении веры в чертей на рубеже XIX и XX столетий; многие этнографы отмечали в ту пору, что «деревенский народ», продолжая рассказывать о чертях, все явственнее «сам себе не верит».

Правда, если вера в черта как в вездесущего зловредного духа действительно ослабевала, убеждение в том, что бесы-черти насылают или провоцируют различные болезни среди людей, продолжало бытовать. Этнографические экспедиции записывали такие рассказы на Русском Севере даже в 1970-х и 1980-х годах.

В первую очередь бесовскому влиянию приписывают душевные болезни и психические расстройства, которые сопровождаются истерическими припадками; это одержимость и икотка, следствием которых нередко оказывается кликушество – подверженность истерическому поведению.

До XVII века в письменных текстах обычно упоминалась бесноватость, но с начала этого столетия стали писать о «вдохновенных или испорченных женщинах, кои, приходя в некоторое неистовство, плетут всякий вздор и делают иногда пророчества, они кричат голосами разных животных по временам и выкликивают имя того, кто их испортил» (М. Д. Чулков). Считается, что бес проникает в свою жертву по собственной воле или «подсаживается» в нее посредством наведения порчи – ведьмой или колдуном, которые, впрочем, все равно действуют по бесовскому наущению. Кроме того, бесы способны «наводить» горячку, травить, заражать инфекционными болезнями – через «неперекрещенный рот во время зевоты, или в питье или в еде».

Если кого-то прокляли, послали «к черту» («к шуту», «к ляду» и пр.), даже если кто-то просто помянул невзначай нечистую силу – бес всегда готов забрать такого человека. Жертву можно попробовать возвратить – молитвой или заручившись помощью колдуна, однако историй о возвращении из бесовского плена в русском фольклоре немного.

Обращает на себя внимание, что большинство «чертовых» болезней – преимущественно «женские», ими страдают чаще всего женщины (в особенности это верно для кликушества). То есть женщина признается «сосудом нечистым» как в сугубо христианском, так и в более обыденном понимании.

В этой связи уместно отметить, что в русском фольклоре довольно много текстов, которые сопоставляют черта с «лихой бабой»: эта баба, сварливая и свирепая, так и норовит извести находящегося рядом мужчину, чем заслуживает одобрение чертей. Столь явная фольклорная мизогиния (женоненавистничество) отличает не только русскую традиционную культуру, она свойственна культурам многих других народов; у русских же такое отношение к женщине проявляется и в широко распространенных поверьях о ведьмах и знахарках, якобы причастных к проискам нечистой силы.

Недаром Валерий Брюсов в стихотворении «Черт и ведьма» (1913) свел вместе этих персонажей и заставил сражаться между собой:

Ну, затеял перебранку

Косолапый лысый черт!

Голос – точно бьют в жестянку,

Морда – хуже песьих морд.

Да и ведьма тож не промах;

Черт ей слово, баба – два.

Лапы гнутся, как в изломах,

Точно дыня голова.

Дьявол за косы; так что же!