которого в XVI веке стала Запорожская Сечь, сыгравшая прогрессивную роль в истории украинского народа.

Глава 4

На национально-освободительное движение в Малороссии начала 17 века (этот термин будет применяться и дальше) есть два взгляда. Прагматический и романтический. Согласно второму, вольнолюбивые казаки восставали против Польши потому, что не могли терпеть притеснений со стороны властей, и особенно потому, что не могли терпеть поругания православной веры. Согласно прагматической версии, все было куда проще: казачья старши́на, то есть верхушка, люди сплошь богатые, просто с помощью восстаний хотели получить еще больше привилегий от польских властей и равных прав с польскими магнатами. Поляки отказались и получили войну.

Население Малороссии, и не только русское (напомним, там селилось и немало поляков), к казакам относилось совсем не восторженно, небезосновательно считая их бандитами, дикарями и вообще людьми крайне опасными. Даже придуманный Гоголем Тарас Бульба, если тщательно вчитаться в текст, не выглядит справедливым рыцарем и защитником угнетенных.

<…> Но старый Тарас готовил другую им деятельность. Ему не по душе была такая праздная жизнь — настоящего дела хотел он. Он все придумывал, как бы поднять Сечь на отважное предприятие, где бы можно было разгуляться как следует рыцарю. Наконец в один день пришел к кошевому и сказал ему прямо:

— Что, кошевой, пора бы погулять запорожцам?

— Негде погулять, — отвечал кошевой, вынувши изо рта маленькую трубку и сплюнув на сторону.

— Как негде? Можно пойти на Турещину или на Татарву.

— Не можно ни в Турещину, ни в Татарву, — отвечал кошевой, взявши опять хладнокровно в рот свою трубку.

— Как не можно?

— Так. Мы обещали султану мир.

— Да ведь он бусурмен: и бог и Святое писание велит бить бусурменов.

— Не имеем права. Если б не клялись еще нашею верою, то, может быть, и можно было бы; а теперь нет, не можно.

— Как не можно? Как же ты говоришь: не имеем права? Вот у меня два сына, оба молодые люди. Еще ни разу ни тот, ни другой не был на войне, а ты говоришь — не имеем права; а ты говоришь — не нужно идти запорожцам.

— Ну, уж не следует так.

— Так, стало быть, следует, чтобы пропадала даром козацкая сила, чтобы человек сгинул, как собака, без доброго дела, чтобы ни отчизне, ни всему христианству не было от него никакой пользы? Так на что же мы живем, на какого черта мы живем? растолкуй ты мне это.

Эпизод характерный. Тарас Бульба думает, как бы ему устроить небольшую победоносную войну, на которой можно и поживиться, и детей военной науке обучить. Для таких личностей в современном русском языке есть термин «полевой командир». Вот он дает наиболее точное представление о том, каковы были лидеры казачества. И в действительности казаки, например, к русским крестьянам относились ненамного лучше поляков, так же презрительно называя их чернью и быдлом. Вчерашние бандиты, разбойники, попав на службу к польскому королю, став реестровыми казаками, начинали превращаться в особый вид элиты. То есть таковой они хотели бы себя считать, им бы хотелось стать равными польским шляхтичам. Например, на конвокационном сейме 1632 года старши́на реестровых казаков заявила:

Мы убеждены, что дождемся когда-нибудь того счастливого времени, когда получим исправление наших прав рыцарских, и ревностно просим, чтобы сейм изволил доложить королю, чтобы нам были дарованы те вольности, которые принадлежат людям рыцарским.

И, конечно, о моральных принципах казаков и их полевых командиров говорит, например, такой факт — в 1618 году поляки собрали войско для похода на Москву, в нем были, помимо поляков, и 20 000 казаков под предводительством гетмана Сагайдачного. Они участвовали в боях, участвовали в осаде Москвы, едва оправившейся после событий 1612 года, но город так и не взяли. А Сагайдачный потом вроде бы даже каялся, что участвовал в братоубийственном походе. Правда, произошло это после того, как поляки ему не дали обещанных привилегий. Однако это весьма характерная история: ради получения особых привилегий для себя, любимых, для казачества, казаки могли резать и русских тоже.

Вообще, к середине 17 века казачья старши́на, казачья аристократия, стала довольно богатой прослойкой, ничем не хуже средних дворян. Дети казачьей аристократии учились в университетах, говорили на латыни. Но для поляков они все равно оставались дикарями с Поднепровья. Советская историография называла казачьи восстания «национально-освободительным движением украинского народа». Но надо сказать, что никакого украинского народа тогда не было, его не упоминают даже польские источники, и за свои права боролись только крестьяне, участники восстаний. Русский историк 19 века, этнограф, малоросс, один из идеологов малороссийского автономизма, Владимир Бонифатьевич Антоно́вич писал о положении дел в Речи Посполитой так:

Я никогда и не думал утверждать, чтобы польская старина не имела светлых сторон; я уверен в том, что действительно в Польше была золотая законная свобода — не только для шляхтичей; действительно, речь и голос шляхтича, польского ли, русского или литовского, никогда не был стеснен. Действительно, шляхту южнорусскую и литовскую не только польская шляхта пригласила к союзу, но и поделилась с нею своими правами. Но какая же польза от этого народу, который голоса не имел не только в управлении государственном, не только в сейме, но и в суде, в который его не пускали ни в роли истца, ни в роли ответчика — защищать свои личные права? Что за польза народу от того, что кто-то куртуазно обращался с его шляхтою, когда именно эта куртуазия и убила его собственную жизнь? Шляхетство ведь было формою, выработанною польскою общественною жизнью; общественное самоуправление — это постоянная цель, к которой стремился украинский народ. Конечно, для южно-русских бояр выгоднее было принять польский порядок вещей — и они его приняли — но вместе с тем изменили и своей народности; опершись на чужой принцип, они почувствовали, что разошлись с жизнью своего народа и — ополячились: эта тождественность поляка и шляхтича, русина и народного человека и поныне у нас продолжается. Больно, право, смотреть на тщетные усилия нескольких отдельных лиц, которые хотят примирить народные интересы с польскими понятиями: они не находят нигде точки опоры и раньше или позже должны будут отречься от того или другого. Народ ведь всегда оставался верен своей народности, или, правильнее, самому себе; он, оставленный боярами, шаг за шагом отстаивал свое — и козацкими войнами, и копными судами, и гайдамацкими загонами, и когда наконец — сбитый с ног, окровавленный, он был запряжен в шляхетский плуг, и тогда его не оставила его вечная думка