неучами, она считала, что они даже не умели рисовать, и, хотя вымученно восхищалась успехом Пикассо, считала, что ему просто повезло, потому что его искусство «воплощало новизну разрушения». Она по-прежнему считала образцами для подражания мастеров эпохи Возрождения, которых ей открыла Клементина: «Я стремилась к совершенству техники и ремесла, простоте и хорошему вкусу… сияющим ярким краскам».

Хотя в искусстве Тамара тяготела в сторону консерватизма, ее, как сороку, притягивали смелые и более динамичные аспекты модернизма. Она разработала собственную цветовую гамму, отличавшуюся почти неестественной лаковой яркостью; герои ее картин обладали физической крепостью в духе Леже или монументальных обнаженных фигур Пикассо. А сильнее всего на ее ранние работы повлияли взрывная энергия и оскольчатые формы кубизма, особенно творчество Андре Лота.

Несколько месяцев она брала у Лота частные уроки: ей нравилось, как он использовал кубизм в моде и декоративном искусстве. Лот рисовал привлекательных людей в стильном баре или ночном клубе и не гнушался эротических полотен с изображением обнаженных моделей. Современники критиковали его за излишнюю «мягкость» и называли его работы «салонным» кубизмом, однако для Тамары он стал образцом, который она смогла повторить и превзойти [47]. Своим главным жанром она выбрала портрет и рисовала красивых, харизматичных и богатых людей. Врожденное чувство стиля и владение техниками академической живописи привели к формированию стиля, нашедшего глубокий отклик у коммерческого клиента. В 1922 году, всего после двух неполных лет обучения живописи, три ее работы приняли на Осенний салон – одну из самых посещаемых парижских выставок нового искусства.

Ее заявку поддержали друзья из приемной комиссии: преподаватель Академии Рансона Морис Дени и сестра Тамары Адрианна, которая успела зарекомендовать себя как талантливый архитектор и достигла впечатляющих успехов. Но Тамара все равно считала, что ее взяли на салон лишь благодаря таланту. Покорив первую вершину на пути к известности и богатству, она пообещала себе покупать новый браслет с бриллиантами за каждые две проданные картины и продолжать делать это до тех пор, пока рука не будет унизана браслетами от кисти до локтя.

Поначалу упорство Тамары в занятии новым ремеслом положительно повлияло на Тадеуша, и в 1920 году тот устроился юристом в Банк торговли. Платили немного, но к нему вернулась уверенность в себе; Лемпицкие смогли снять просторное жилье и нанять домработницу, которая сидела с Кизеттой. Тамаре понравилась квартира с просторной гостиной с окнами на север, которую можно было использовать как мастерскую. В квартире жил отец консьержа, но ее это не смутило: консьерж не смог противостоять ее напору и мольбам и прямо сказал Тадеушу: «Votre femme elle m’a jusque’au trognon» («Ваша жена довела меня окончательно»). Отца переселили.

Квартира находилась на правом берегу, но почти каждый день Тамара ездила через реку на Монпарнас. Этот рабочий район с традиционными продуктовыми лавками и дешевыми барами в последнее время облюбовала парижская богема. Хотя Тамара не использовала все новые тенденции в искусстве, она хотела быть в курсе происходящего. Изучала картины, выставленные в галереях на берегу Сены и в Люксембургском саду. Наблюдала за художниками, собиравшимися в кафе на левом берегу – в «Куполе» и «Ротонде» – и в книжных магазинах Адриенны Монье и ее любовницы Сильвии Бич. В «Доме друзей книг» Монье и «Шекспире и компании» Бич можно было найти не только новые книги по искусству и поэтические сборники, но и услышать самые свежие сплетни.

Тамара понимала, что должна влиться в богемную среду. Жизнь в Санкт-Петербурге научила, как важно знать нужных людей и правильно себя вести, говорить и одеваться. Она уже начала встречаться с Адрианной и ее друзьями в легендарном кафе «Два маго», но ходила и в другие заведения, где часто сидела одна, наблюдала и слушала.

Кое-что из увиденного приводило ее в замешательство. Среди окружавших ее студентов и художников были социалисты и анархисты, беспечно рассуждавшие на темы, которые Тамара не надеялась встретить снова за пределами России. Они были ужасно одеты: мужчины в дешевых костюмах и рабочих комбинезонах; женщины в простых платьях и платках на голове. Тамара не понимала, почему людям хотелось притворяться крестьянами. Ее краткое знакомство с большевистским террором усилило ее ненависть ко всему левому и революционному. Она тихонько сидела в углу с чашкой кофе и чувствовала, что у нее с этими воинственными молодыми людьми совсем нет ничего общего.

Но ей все равно нравилось находиться среди них; она представляла себя завораживающей таинственной незнакомкой, грациозно окутанной сигаретным дымом и погруженной в глубокие мысли. Она вглядывалась в лица тех, к кому было приковано все внимание в зале, и присматривалась к модно одетым мужчинам и женщинам, которые явно попали в этот мир случайно и когда-нибудь могли бы стать ее покровителями.

В начале 1920-х годов Париж снова стал коммерческим центром современной культуры. До 1914 года он был столицей «прекрасной эпохи»: здесь творили символисты и декаденты, постимпрессионисты и кубисты, здесь находилась репетиционная база «Русского балета» Дягилева. Теперь он стал городом негритянского джаза, дадаистов и первых сюрреалистов, авангардного балета и международных поэтических альманахов. Американский фондовый рынок переживал расцвет, европейская экономика понемногу восстанавливалась после войны, и искусство стало желанным товаром. Живопись была в моде, служила подтверждением статуса и считалась хорошим капиталовложением. Картины известных художников вроде Пикассо дорожали с каждым днем; цена самых коммерческих его работ доходила до нескольких сотен тысяч франков, а среди иностранных покупателей разыгрывалась острая конкуренция за очередные новые таланты. Один-единственный коллекционер мог скупить всю дебютную выставку перспективного художника, а новая порода арт-туристов охотно платила за экскурсии по мастерским и даже кафе и барам, где можно было встретить модных живописцев.

Джазовая певица Бриктоп [48] вспоминала, что в середине 1920-х годов в Париже существовал «прекрасный симбиоз» культуры и коммерции. В городе проживало достаточно много бедных деятелей искусства, которые хотели писать, рисовать и петь, но также было «немало людей с деньгами, которые ничего не добились в искусстве», и «богатые» начинали «заботиться о… гениальных». Тамара придавала большое значение коммерческому аспекту искусства и не видела в судьбе бедной и непонятой художницы никакой романтики. Она стремилась достичь финансового успеха как можно скорее и в начале карьеры, вероятно, даже намеренно выбирала более коммерчески востребованные жанры. Доход приносили портреты: многие бриллиантовые браслеты Тамары были куплены именно на гонорары от портретов известных людей. Но была еще одна категория портретов, которая особенно нравилась коллекционерам 1920-х годов: портреты молодых, современных и очень сексуальных женщин.

Тамара боготворила лоск. Она всегда к нему стремилась и поклялась наделять им каждую героиню своих картин,