какие-то убогие изваяния из дешевого металла, мелкие, немногочисленные. Уже не рабочие, прославляющие труд, а спившаяся интеллигенция. Стоит долговязый ученый в халате, обалдело сверкает очками: прогнулся, выпятил живот и держится за край чего-то, чтобы сохранить равновесие, потому что минуту назад выпил спирт для зачистки электродов. А рядом его подчиненные вводят в ЭВМ заведомо неправильную информацию.

Еще там откуда-то взялся культовый и знаковый запах дихлофоса. Непонятно.

Потом я стал свидетелем одной Бани. Это страшное сооружение, стоящее в страшном месте. Мне не хватит изобразительных средств. Там испаряются даже самые прочные сталкерские гайки.

Идиотская привычка

Идиотская привычка, которой не знаю уже, сколько лет: разговаривать во время стряпни с тем или иным животным. Предугадывать желания, сокрушать надежды.

Наша соседка Мария Васильевна разговаривала с котом Кузей так (шипела):

- Мяса хочешь? Все мясо съел! Жопа тебе, а не мясо!

Существо смотрело с пола не без ласкового вожделения. Сдержи Мария Васильевна свое слово, хватило бы двум тиграм.

Повесть о первой любви, или дикая собака

Она была робкая и хрупкая.

Он таким не был - просто не очень опытный. И в придачу - мой закадычный приятель, с которым мы рисовали на лекциях разные картинки, о которых я уже рассказывал.

В женской психологии мой друг разбирался грубо. Рисовал, например, мечтания девушек: сидят они, грушевидные, за стойкой бара, а из голов ползут большие пузыри, символизирующие воображение. И в этих пузырях девушкам видится, как они выкусывают друг у дружки клитора. Вытягивают их, словно жвачку или резинку из трусов.

Вот какие у него были представления.

Робкая и хрупкая, учившаяся в соседней группе, об этих мыслях ничего не знала. Более того: все шесть лет учебы она ничем не обнаруживала застарелого любовного чувства. С этого чувства уже осыпалась пыльца, перемешанная с гадальными лепестками, но оно все еще торчало торчком, поворачивалось на солнце. А когда наступил выпускной вечер, робкая и хрупкая пригласила моего друга на черно-белый танец. И открылась ему. Мой друг, потрясенный до самых своих шкодливых корней, немедленно на ней женился.

Она была абсолютно непьющая, но даже это его не насторожило и не остановило.

Через полгода я навестил их, принес несколько бутылок сухого вина. Робкая и хрупкая с некоторым неудовольствием, но в полном смирении ушла жарить котлеты.

- Давай-давай, - зареготал мой друг, восторженно потирая руки. Он увидел, что я разлил вино на троих. Взял стакан жены, выхлебал содержимое, налил туда разбавленный чай.

Умирая от торжества, напустил на себя чинный вид и стал ждать.

Робкая и хрупкая вошла с котлетами, супруг вручил ей стакан, она принялась отказываться.

- И не думай! - нахмурился он. - Ты что!

Вздохнув, она взяла. Муж не сводил с нее глаз. Мы чокнулись и выпили.

- Это не вино! - недоуменно сказала хрупкая, едва пригубив.

- Ха-ха-ха! - зашелся хохотом мой друг. Он откинулся на спинку стула и схватился за впалый живот. - Ха-ха-ха!

Хрупкая помедлила и с достоинством допила стакан.

Месяца через полтора эта любовная лодка разбилась, и пусть кто посмеет сказать, что не о быт.

Вертикаль власти: ледниковый период

Дед Мороз, окопавшийся в Великом Устюге, понемногу обрастает атрибутами президентской власти.

Вчера уже некий сибирский папа, держа за руку строгого отрока, дрожащим от гнева голосом заявил, что "нам" не нужны Санта-Клаусы, необязательны заснеженные финские просторы. Хотя никто с ним не спорил. Я даже уверен, что знаю, за кого он голосовал.

Сейчас в новостях зачитывали какую-то "клятву новогодника". Под музыку, смутно напоминающую отечественный вариант "Хорста Весселя", маршируют снеговики.

Дед Мороз не позволяет себе ничего личного, только функциональное.

Я думаю, что все это пора официально узаконить и оформить. Вместо Президента должен быть Дед Мороз; с первой леди вопрос решен.

Прилетает какой-нибудь африканский деятель или президент Кастро, а ему снеговики берут на караул.

Мирное морозное дыхание в качестве геополитической инициативы.

Зима, крестьянин торжествует

Крестьянин, конечно, пообтерся в городе.

Сегодня, 22 декабря 2003 года, в одиннадцать ноль-ноль, без объявления войны, мой дом был подвергнут химическому нападению.

По случаю декабря месяца начался, как выяснилось впоследствии, самочинный мор комаров и прочих живых существ.

Мы с дочкой вернулись от врача и были пойманы жутким лестничным запахом; он был силен и прочен. Жильцы выползали из квартир и жадно водили носами, угадывая газ.

Немногим лучше было в комнатах.

Я засомневался, но все-таки вызвал газовиков, ибо знал, что в нашем подвале возможен склад не только химического, но и ядерного оружия. Потом распахнул окна и двери. Потом подхватил задыхающееся, ревущее дитя и эвакуировался в жилконтору, чтобы все-таки разобраться. Меня терзали подозрения, и я не ошибся.

Я впервые увидел искреннюю, неподдельную улыбку на свекольном коммунально-хозяйственном лице.

- Как у нас пахнет?

- Да, как у вас, только сильнее, конечно.

На меня радостно смотрели:

- А это мы навоняли!

Ухо под медвежьей пятой

Мне всю жизнь хотелось научиться играть на каком-нибудь музыкальном инструменте, лучше всего - на гитаре. Но не сложилось. Постоянно что-то мешало.

Струны, однако, постоянно меня притягивали - настолько, что мне было все равно, на что они натянуты. У моего школьного приятеля была дешевая балалайка, совершенно неуместная в его профессорской семье. Всякий раз, едва я к нему приходил, я брался за балалайку и начинал ее щекотать. Балалайка по-бабьи взвизгивала и прижималась ко мне. Медведь на щепке сыграл бы приличнее; мой товарищ не выдержал, и однажды, под Новый Год, пригласил меня к себе. Поздравил, запустил руку под диван и выудил оттуда подарок: балалайку. Я стал отказываться, но он настоял, и я пришел с ней домой. Через два дня она была на помойке, и мое музыкальное образование завершилось.

Правда, была еще одна попытка, уже в студенческие годы. Другой мой приятель, гитаре слегка обученный, взялся пестовать во мне, как он выражался, крутость. Для этого состояния, по его представлениям, было достаточно, чтобы я с ним на пару ширялся, носил крестик и что-нибудь пел.

- Мы начнем с простого, - объяснил он. - Ты, главное, запомни, что гитара нужна тебе не для виртуозных концертов, а единственно для распевания блатных песен.

И поучительно воздел перст.

Потом взял тетрадку, нарисовал шесть струн и поставил значки, чтобы я понял, где их прижимать. Потом написал крупными буквами: ЧАСТУШКА. И, чуть ниже: "Приезжай ко мне на БАМ, я тебе на рельсах дам."

Я проучился