Голоса женщин, несчастливых в браке, слышались куда реже. Причина – если не говорить о предписанной женщинам скромности – была чисто юридической. Замужняя женщина, как мы уже видели, не имела ни собственного имущества, ни собственных доходов. Но это означало, что и платить по ее счетам должен был супруг! Судя по газетам, жены могли компенсировать неудачную семейную жизнь приятными пустячками, купленными в кредит и при этом за счет нелюбимого мужа. Объявление в таком случае позволяло мужу защитить свои денежки.

А что же дамы? Теоретически законы запрещали или хотя бы ограничивали жестокость мужей. Уже «Свод вольностей» Массачусетса (1641) провозглашал: «Всякая замужняя женщина да будет свободна от телесных наказаний или побоев со стороны своего мужа, если только он не защищается от ее нападения. Если для наказания есть справедливая причина, следует принести жалобу властям в каком-либо суде, от коего она и получит кару»[616]. При этом, как видно из отрывка, право наказывать жену по «справедливой причине» все же признавалось законом. На практике закон защищал не всегда. Афроамериканка Люси Пьюрнан из Массачусетса в 1768 г. просила «отлучения от стола и ложа» своего супруга на основании его крайней жестокости. Муж не только бил ее, но и пытался продать в рабство[617].

До революции развод существовал только в Новой Англии. Новоанглийские законы исходили из убеждения, что несчастным парам лучше разойтись и вступить в новый брак, чем жить в состоянии раздора и искушения согрешить. Кроме того, здесь брак не носил церковного характера и воспринимался как чисто гражданское установление. Соответственно, первый развод в Массачусетсе совершился уже в 1643 г., а вот в Южной Каролине первая разведенная пара появилась только в 1868 г. После провозглашения независимости условия расставания супругов смягчились во всех штатах, хотя не все из них признавали полноценный развод. В ряде южных штатов допускалось только «отлучение от стола и ложа» – разрешение супругам жить раздельно, не дававшее при этом возможности вступить в новый брак. Не так обстояло дело в среднеатлантическом регионе. Например, закон Пенсильвании 1785 г. гласил: «Цель брака и желание сторон, вступающих в него, состоит в том, чтобы он продолжался в течение их совместной жизни». Развод давался только при нарушении брачного договора. Типичные основания включали прелюбодеяние, оставление, жестокость, инцест или импотенцию. Для получения развода следовало подать петицию в верховный суд штата. Мужчина мог сделать это лично, женщина – через какого-нибудь друга. Мировой суд их округа должен был подтвердить, что петиция подана не просто «из желания освободиться друг от друга»[618]. Пенсильванцы вполне оценили преимущества нового закона. В 1777–1785 гг. в штате рассматривалось 24 дела о разводе, в 1785–1801 гг. – более сотни[619]. Массачусетс тоже обновил свое брачно-семейное законодательство. Закон 1773 г. признавал мужскую неверность достаточным основанием для прекращения брака. Как и в Пенсильвании, число разводов выросло. В 1765–1774 гг. в Массачусетсе произошло 47 разводов, в 1775–1786 гг. – 86[620].

И все-таки освободиться от постылого брака было сложно. Свидетельством тому – история Нэнси Шиппен. Мисс Шиппен была в свое время украшением филадельфийских светских раутов, за ней ухаживали многие. Но она подчинилась выбору отца, подавила свою склонность к обаятельному французу Отто и вышла замуж за полковника Генри Ливингстона из влиятельного нью-йоркского клана. Увы, брак оказался неудачным, и через два года Нэнси вернулась в отцовский дом, взяв с собой маленькую дочь. Ее положение было предельно уязвимым. Муж имел право силой вернуть свою непокорную жену, отобрать деньги, если она смогла их заработать и т.д. Дети (что, к собственному горю, узнала Нэнси Шиппен) при разводе оставались с отцом; матери могли даже не дать права с ними видеться. Она надеялась подать прошение о разводе в легислатуру Нью-Йорка, однако испугалась, что в случае положительного решения больше никогда не увидит дочь. К мужу она так и не вернулась, но и развода не получила.

Вдова, в отличие от разведенной женщины, пользовалась довольно высоким положением в обществе. Даже с точки зрения закона, ее статус повышался. Вдова не находилась под контролем ни отца, ни мужа. Как одинокая женщина (feme sole), она получала право вести бизнес, заключать контракты, распоряжаться имуществом по собственному усмотрению. Ее власть сохранялась, пока ее дети не достигали совершеннолетия или пока она не выходила замуж. Было и еще одно условие, касавшееся имущества женщины: вдова на время вдовства получала право пользоваться третью собственности своего мужа (вдовья треть). Конфискуя собственность лоялистов, революционные власти обычно оставляли за их женами эту часть собственности. В какой-то мере положение вдовы было привилегированным, но давление общественного мнения и экономические факторы обычно подталкивали ее к новому замужеству. Большинство вдов и вдовцов в Америке XVIII столетия вступали в новый брак после полугода или года траура. Внешние проявления горя, кстати говоря, были ограничены Континентальным конгрессом. Согласно «Ассоциации» 1774 г., джентльмены могли разве что повязать черный креп на руку или на шляпу, а дамы – надеть черную ленту или ожерелье того же цвета. Откуда взялось необычное ограничение, поясняет одна из южнокаролинских резолюций, осуждавших роскошные траурные платья как разорительный обычай, призванный скорее продемонстрировать роскошь, чем скорбь[621].

Детство в республике

Американские семьи в XVIII в. были чрезвычайно многодетными. Франклин объяснял этот факт более ранними, по сравнению с Европой, браками. По его оценке, европейские браки давали в среднем четыре рождения, американские – восемь[622]. Джефферсон на виргинском материале подсчитывал, что население в Америке удваивается каждые 27 с небольшим лет[623]. Современные демографы подтверждают эту статистику. У женщин часто бывало от семи до десяти детей, и роды и материнство являлись важнейшей частью жизни. Однако далеко не все дети благополучно вырастали. На Севере до совершеннолетия доживали три ребенка из четырех, на Юге – только два[624]. Семейные истории «отцов-основателей» показывают, как это бывало. Из восьмерых детей Александра и Элизабет Гамильтонов только старший, Филипп, не дожил до 21 года; он был убит на дуэли. Семейная жизнь Генри и Люси Ноксов сложилась куда более трагично: из тринадцати их детей выжили лишь трое.

Уход за многочисленным выводком младенцев и трудоемкое домашнее хозяйство совмещались плохо. Эстер Бэрр делилась с дневником после рождения второго ребенка[625]: «Когда у меня был лишь один ребенок, руки у меня были связаны, а теперь я скручена по рукам и ногам. Как я буду управляться, когда у меня будет полдюжины или десяток [детей], не могу представить»[626]. Если женщина