с позором вышвырнутым из него силой и с ненавистью в каждом верном английском сердце как враг Божьего служения, государя и государства»[560].

Потребность в свободе слова автор обосновывал с помощью понятия самоотверженной христианской любви и заботы о благе другого, концепцию которой он излагал тут же со ссылками на апостола Павла[561]. В его глазах христианская любовь в душах парламентариев должна превратиться в «горячую и пылкую страсть сердца (fervent, a fiery affeccion of the heart)», переполненного радостью служения Богу. И это радостное чувство должно заставить их высказываться свободно — «тогда не будет места любезностям, а будет соперничество за то, чтобы первым подняться на защиту свободы этого высокого и почетного совета, когда ей причиняют какой-либо ущерб»[562]. Если же депутаты не преисполнятся любовью и не внемлют Св. Духу с его заветом «прилепляться к добру», то «бедные парламентарии» (us poore Parlament men) заслужат адские муки.[563]

Рассуждения о свободе высказываться подвели автора и к проблеме законодательной инициативы парламента в «запретных» сферах. Отвечая на заочный упрек в том, что пуритане пытаются внести в церковную жизнь опасные новации, он утверждал, что парламент, безусловно, наделен правом инициативы, если речь идет о «добрых законах», которые он неоднократно принимал в прошлом. «Разве у нас меньше полномочий, чем у парламентов былых времен? Если мы скажем, что у нас меньше власти <…> мы предадим этот совет…» Таким образом, тема свободы слова неизбежно порождала размышления о прерогативе парламента как законодателя в церковных делах. В заключение своей речи автор призывал своих коллег «очистить и освободить сей сладкий и благотворный источник, из которого берут начало жизнь, защита и спасение Божьего дела, процветание, сила и сохранение нашего благородного государя и славного королевства», и без страха дать отпор тем, кто захочет воспрепятствовать этому[564].

Парламент 1588–1589 г. собрался после победы над Великой Армадой. На фоне всеобщей эйфории и антикатолических настроений пуритане попытались организовать очередную кампанию критики епископата и англиканского духовенства. В 1588 г. появились знаменитые трактаты, автор которых скрывался под именем Мартина Марпрелата[565], бичевателя епископов, однако его резкие нападки вызвали опасения у умеренных политиков. В эту сессию в палате возобладали сдержанность и осторожность. Становилось очевидно, что наиболее радикальные пуританские предложения едва ли имели шансы на успех, тем более, что королева упорно останавливала прохождение любого билля, связанного с церковными делами.

Тем не менее, 25 февраля юрист Хэмфри Дэвенпорт предложил палате обсудить составленный им документ о злоупотреблениях епископов и незаконных преследованиях священников. Его выступление было взвешенным и выдержанным в весьма умеренном духе. Дэвенпорт заверил аудиторию в том, что не стремится к нововведениям, а лишь предлагает соблюдать должным образом прежние церковные установления, принятые парламентами разных лет[566]. Спикер принял его текст, но через несколько дней возвратил, так и не огласив в палате. Не вдаваясь в анализ этого пространного документа, отметим лишь, что через него красной нитью проходила мысль о неоспоримом праве парламента вырабатывать законодательство, касающееся церкви. В отличие от прочих подборок исторических прецедентов на этот счет, на которые спорадически ссылались другие депутаты (например, У. Фитцуильям), Дэвенпорт представил наиболее последовательное и систематическое обоснование правомерности распространения парламентского законодательства на церковные дела[567]. Его логика и система доказательств свидетельствовали о появлении новой тенденции, свойственной умонастроениям умеренных пуритан, главным образом, юристов, которые были готовы искать компромисса с верхней палатой и королевой, чтобы продолжать реформирование церкви, поставив ее под контроль парламента как светского органа и подчинив статутному праву.

Несмотря на неудачу Дэвенпорта, спустя два дня другой юрист Генри Эпсли предложил билль против совмещения священниками нескольких церковных должностей и нон-резидентства. Его передали на доработку в комитет, в который вошли опытные парламентарии — Фр. Ноллис, Дж. Морис, Р. Бил, Фр. Хэйстингс и др.[568] Плод их работы был передан в палату лордов, которая согласилась провести слушания, нарушив тем самым запрет королевы. 13 марта в верхней палате в поддержку билля выступил лорд Берли, заявивший, что его побуждают к этому его совесть и ответственность перед страной, его поддержал лорд Грэй из Уилтона[569]. Тем не менее, первое слушание билля оказалось и последним, поскольку королева запретила его дальнейшее прохождение.

Сессия 1592–1593 г. ознаменовалась последним всплеском активности пуритан с их попытками реформировать церковь и беспрецедентным числом депутатов, подвергшихся «секвестру» и арестам. Атмосфера, послужившая фоном для этих событий, была крайне неблагоприятной для религиозных радикалов: движение «классов» подверглось разгрому, его лидер Томас Картрайт был арестован[570]. Крыло консерваторов в окружении королевы, представленное Уитгифтом, епископом Лондонским Эйлмером, лордом Бакхерстом, лордом-хранителем печати Дж. Пакерингом, было сильно, как никогда, в то время как умеренным советникам, симпатизировавшим пуританам — лорду Берли и Фр. Ноллису — было все труднее сдерживать инициаторов крестового похода против пресвитериан[571]. В самой палате общин произошли важные перемены: в 1593 г. ушли из жизни видные покровители пуритан, члены Тайного совета Фр. Уолсингем и У. Майлдмэй. Все это не могло не сказаться на настроениях парламентского большинства, более не склонного поддерживать опасные инициативы.

Традиционный королевский запрет на дискуссии о положении в церкви был сформулирован в 1592 г. с оскорбительной прямотой: «Боже упаси, чтобы кто-либо был ограничен в том, чтобы говорить „да“ или „нет“ по поводу какого-то билля <…> пользоваться свободой высказывания в таких вещах — в этом и заключается истинная свобода палаты, а не как полагают некоторые, рассуждать там о любых делах, как кому захочется, и определять форму религии или состояние правления, как покажется уместным их праздным умам (idle brains) <…> ни один король, по праву занимающий свое место, не потерпит такой нелепости»[572].

Однако, несмотря на поражение радикальных пресвитериан, умеренные сторонники реформ еще не сложили оружия. Наиболее заметными фигурами среди них были атторней Суда опеки Джеймс Морис и секретарь (клерк) Тайного совета Роберт Бил, выступавшие за прекращение преследований пуританского духовенства, отмену присяги «ex officio», а также повышение образовательного уровня священников и устранение тех недостатков, о которых в парламенте неустанно говорили уже более десяти лет. 27 февраля Морис заявил, что «меры, принимаемые епископами <…> против образованных и благочестивых священников и проповедников <…> с помощью инквизиционного расследования и подписки <…> противоречат Господней чести, королевским прерогативам Ее Величества, законам государства и свободам его подданных. Их вынуждают на основании собственной присяги осуждать самих себя за действия, совершенные ими как частными лицами, слова и мысли, а после допроса отбирают у них бенефиции, разжалуют и поражают в правах, пользуясь их признаниями». Он предложил нижней палате рассмотреть два билля: о