Непрестанное изучение дел минувших

Макиавелли, несмотря на всю свою необычность, – дитя гуманизма. И пусть даже он, причем довольно скоро, отрекся от своего наследия, но в извечном споре с обыденным и банальным он все же неизменно опирался на учения древних мыслителей, взрастившие его дух, – хотя, конечно, эти учения представали в совершенно новых формах. Если выразить эту мысль более лаконично, то Макиавелли и его учителя-гуманисты читали одни и те же тексты, но по-разному, и почти всегда он извлекал из прочитанных произведений другие, а иногда и прямо противоположные, выводы, несмотря на то, что его внимание, по крайней мере отчасти, уделено тем же проблемам. При всей своей неотъемлемой противоречивости подобное противостояние с традициями, в которых он воспитывался, – это одна из черт, наиболее свойственных Макиавелли. И мы, беседуя о его творчестве, никогда не должны об этом забывать.

Как мы уже отмечали, во времена юности Макиавелли гуманизм был одним из главных предметов гордости итальянской элиты, считавшей себя единственной законной наследницей древних римлян во всем, что касалось культуры. Непревзойденную роль в прославлении новых эстетических ценностей в XIV веке сыграл Петрарка – не в последнюю очередь благодаря тому, что неутомимо поддерживал переписку с понтификами, монархами, герцогами, кардиналами и епископами всего континента. Тем не менее истоки этого движения намного древнее и восходят к концу XIII века, когда небольшая группа поэтов-юристов из Падуи взглянула на сочинения латинских авторов под новым углом. На протяжении всего Средневековья литераторы в поисках вдохновения и культурной легитимности изучали крупицы, оставшиеся от римской Античности, не осознавая при этом, насколько они далеки от своих предков – им казалось, что они живут в том же самом мире. Первыми эту историческую дистанцию обозначили во всей ее полноте падуанцы Ловато Ловати (1241–1309) и Альбертино Муссато (1261–1329). С особым вниманием анализируя тексты любимых авторов, они вскоре убедились, что древняя латынь была гораздо богаче и сложнее – в лексике, в метрическом стихосложении, в грамматике. Так первые гуманисты постепенно осознавали собственные недостатки по сравнению с великими поэтами, ораторами и историками Древнего Рима – и стремились восстановить связи с той цивилизацией, которая казалась им более совершенной, а также вернуть изящество слога, утраченное с течением веков.

Болезненное восприятие исторического разрыва с древнеримским прошлым стало неотъемлемой частью гуманизма, однако представители движения полагали, что смогут навести мосты через пропасть, изучив античный стиль и классические языки. Естественно, для достижения вершин и выхода на уровень древних римлян требовались усердие и подражание во всем, даже в мелочах, а также учет грамматических нюансов, которым прежде не уделяли внимания, – но результат обещал оправдать все усилия. И даже несмотря на то, что понять эту заново открытую латынь и в тексте, и на слух без должной подготовки было гораздо труднее, звучала она необычайно авторитетно, поскольку тем, кто ей владел, вдруг начинало казаться, что они могут выражать свои мысли в точности так, как делали это прославленные герои древних времен – скажем, Сципион Африканский или Юлий Цезарь. В публичных выступлениях такая красота речи могла сразу же дать ощутимый перевес.

Это касалось не только литераторов. Прошло совсем немного времени, и появились новые учебные планы, принятые и самовластными правителями, и представителями элиты коммун: под влиянием гуманистов и те и другие желали стать более добродетельными – иными словами, достойными и способными к государственным делам во имя всего общества – и были уверены, что им поможет животворящий дух классической литературы. Можно сказать, это была чудесная мечта – повенчать политику и мораль, познав всю мудрость греческих и латинских шедевров. В эпоху нарастающей конкуренции между различными формами правления – особенно в Италии, где на одном политическом пространстве сосуществовали республики, монархии, крупные и мелкие феодалы, князья-епископы, папа римский и император, – новое образование оказывалось мощным инструментом легитимации для правящих классов, по своей эффективности превосходившим даже династическую преемственность и титулы, дарованные папой или императором. И уже по прошествии нескольких десятилетий знание классической культуры и уверенное владение навыками, обретенными благодаря знакомству с ней, стало повсеместно считаться лучшей гарантией того, что молодые люди, приобщенные к античной мудрости, в дальнейшем лучше других исполнят свой долг перед обществом. Для гуманистов их ученики были подобны древним римлянам, воскресшим из мертвых.

Флоренция ассоциировалась с идеями гуманизма еще в то время, когда они только зарождались – по крайней мере с 1340-х годов, – но превратилась в бесспорного лидера нового движения к началу XV века, когда был повторно открыт древнегреческий язык. После долгих столетий, на протяжении которых литературное наследие Эллады оставалось для людей Запада тайной за семью печатями, а ученые знали о нем только из трудов великих латинских авторов, древние тексты наконец-то были готовы раскрыть свои секреты. Позднее, начиная с 1460-х годов – с изобретением печатного станка – по миру стали расходиться многие тысячи экземпляров всевозможных книг, в том числе и возрожденной классики. Вскоре развитию новой гуманистической литературы, созданной на основе античных произведений, стали способствовать и другие центры, в первую очередь Неаполь и Рим. Впрочем, Флоренция и здесь сумела сохранить свое первенство.

Макиавелли родился во Флоренции в 1469 году – в очень особенное для города время. Несомненно, это сказалось на его воспитании, однако и о семейном происхождении нам тоже не следует забывать. Бернардо, отец Никколо, окончил юридический факультет, и пусть даже он, будучи незаконнорожденным, так никогда и не был принят в гильдию судей и нотариусов и потому не мог заниматься профессиональной деятельностью, но все же он – насколько нам известно – предпочитал серьезное чтение, хорошо знал классику и проявлял интерес к новым книгам, о чем свидетельствует его небольшая личная библиотека. В рукописном виде сохранилось лишь несколько написанных им гекзаметров, и хотя они не свидетельствуют об особом поэтическом даре, но подтверждают близость автора к идеям гуманистов. Отметим и тот факт, что среди друзей Бернардо был известнейший литератор – не кто иной, как канцлер Флорентийской республики Бартоломео Скала, который вывел отца Никколо в качестве одного из главных героев своего диалога о сущности законов «О судах и судебных решениях» (De legibus et iudiciis, 1483). А в одной из своих басен, вышедших в 1481 году в сборнике «Сто апологий» (Apologi centum), Скала рассказывает о незаконнорожденном знатном юноше, который винит законы, лишившие его не только заметного наследства, но и почестей, связанных с сопричастностью к родине. Можно предположить, что Скала, отражая в литературном произведении столь горькую жалобу, вспоминал о том, как его друга Бернардо отстранили от участия в гражданской жизни.

К сожалению, мы не можем с уверенностью судить о том, какое образование