по гоголевским местам, а значит, полезным окажется подробное перечисление маршрута странствий нашего великого путешественника. Хотя в Европе, куда ни сунься теперь, весьма вероятно попадёшь на один из гоголевских маршрутов, так много наш писатель колесил по европейским дорогам, мало-помалу пресыщаясь ими и мечтая теперь о дорогах Азии, то есть планируя вояж в Святую землю.

Но пока Европа, снова она – старушка Европа! По её дорогам колесит слегка потерянный и весьма страдающий Гоголь. Ненадолго задержавшись этой весной в доме Жуковского и всё более впадая в «душевный сумрак», он отправляется на Пасху в Висбаден вместе с Жуковским в гости к одному из многочисленных знакомых из числа русских аристократов, живших на европейских курортах. Затем Гоголь следует в знакомый уже Гастейн, где прежде подолгу жил Языков. На дорогах Германии он съезжается с давним знакомым – Александром Петровичем Толстым, собираясь ехать в Веймар, а затем в Берлин.

На берегах реки Шпрее, в немецких «Афинах», как нередко называли Берлин в ту пору, Николаю Васильевичу делается так тягостно и сумно, что он в очередной раз отыскивает православного священника (русских приходов было немало в Западной Европе в те времена) и причащается святых тайн. Затем вместе с графом Толстым опять отправляется искать спокойствия в Веймар, но, не прижившись там, переезжает в Дрезден, где находился какой-то знаменитый врач. Лекарь посоветовал писателю Карлсбад, и странник наш отправился в это превосходное местечко, прибыв туда уже в разгар лета, 20 июля. Ныне это Карловы Вары – жемчужина милой, романтической Чехии.

«Карлсбад пока расслабил и расстроил меня слишком сильно…» [320], – писал наш поэт Александре Смирновой, однако здесь он всё же прижился и пробыл до середины августа.

Из Карлсбада Гоголь направился в курортный город Греффенберг, но по дороге в очередной раз заехал в Прагу, где жил Вацлав Ганка (1791–1861), поэт и филолог, деятель чешского национального возрождения. Николай Васильевич был принят весьма радушно, услыхав немало лестных слов в свой адрес.

Колеся по гористым предместьям вышеупомянутых мест, Гоголь не прекращал интенсивной переписки с милыми его сердцу лицами, и прежде всего, разумеется, с графиней Анной Виельгорской. Николай Васильевич всё пытается выдумать для неё достойные занятия, с помощью которых она могла бы сделаться ближе к тому идеалу, что жил в голове у него, у Гоголя.

В гоголеведческом труде Юрия Манна находим такой эпизод: «Анну Виельгорскую, которой ещё годом раньше, во Франкфурте, он поручил страждущего «пациента» [321] – очевидно её зятя – В.А. Соллогуба. Теперь Гоголь буквально умоляет её удвоить свои усилия: «Не смущайтесь ни недоступностью его, ни сумрачностью вида, ни сухостью приёма и подходите к нему как нежнейшая сестра подходит к брату, снедаемая только одним желанием внести утешение в страждущую душу, о том одном только помышляющая, о том одном только молящая и просящая у Бога ежеминутно только того, чтобы внушил для этого средства, просветил и обучил её разум». А о собственном «нашем здоровье, нашей хандре» следует позабыть» [322].

Из Греффенберга великий путешественник снова наведывается в Берлин (для консультации с опытным светилом медицины) и, устав вконец от Германии, направляет свой путь на «родину души», в Италию, ведь подступает осень, хмурая немецкая осень.

В начале октября Гоголь уже в Вероне, откуда пишет своему другу, художнику Александру Иванову с просьбой подыскать для него квартирку или на старом месте, или на Грегориана, но чтобы были «две комнатки на солнце». Можно заглянуть и к хозяину г-ну Celli на Via Sistina: «Я привык к этим местам, и мне жалко будет им изменить» [323].

Иванов, однако, был плохим администратором, Гоголь в этом деле являлся куда более успешным специалистом, потому по прибытии жилище искал сам, как и прежде.

Добравшись до Рима 24 октября, писатель остановился в гостинице Cesari, на Via di Pietri, 89, где, между прочим, не раз останавливался и Стендаль. Вскоре Гоголь нашёл себе новую квартиру, недалеко от квартиры прежней: он поселился на Via de la Croce, в доме № 81, на третьем этаже. Дом известен как палаццо Понятовского, потому что был построен для племянника польского короля князя Станислава Понятовского, но после переезда его во Флоренцию сдавался квартирантам [324].

В Риме Гоголь снова прижился по-хорошему, ведь здесь он всегда находил приют, хотя теперь был уже не так умиротворён, ведь во время вышеописанных переездов Николай Васильевич ухитряется делать сразу несколько дел: во-первых, болеть и тяжко страдать душою, во-вторых, безрезультатно лечиться, в-третьих, писать массу писем друзьям и Анне Михайловне, в-четвёртых, заниматься составлением «Выбранных мест…», ну а в краткие часы творческого подъёма заниматься восстановлением второго тома «Мёртвых душ», в очередной раз надеясь достигнуть того результата, который бы устроил гоголевское чувство прекрасного и чувство долга перед Родиной. Впрочем, частично отдать положенные долги, что накопились перед русскими читателями, истосковавшимися (в прямом смысле слова) по новым произведениям великого писателя, Гоголь рассчитывает с помощью полезности и духовности «Выбранных мест…», которые вот-вот должны выйти и подарить многим людям опору. Так думал Гоголь.

Наступает 1846 г., вот и мягкая римская зима понемногу истекает, вновь приходят жаркие деньки, и, спасаясь от зноя, наш герой опять собирается в традиционное для него летнее путешествие в Центральную Европу.

В мае Гоголь покидает Вечный город и начинает длительный вояж. Франция, Бельгия, Германия… В Италию он вернётся только в ноябре.

Снова один за другим перед Гоголем следуют знакомые города. 10 мая Гоголь во Флоренции, спустя четыре дня – в Генуе. Кстати, находясь в этом прекрасном приморском городе, он написал графине Анне Михайловне то письмо, что стало впоследствии довольно знаменито среди литературоведов и было посвящено первым шагам Фёдора Михайловича Достоевского на писательском поприще.

Графиня Анна из Петербурга писала Гоголю: «А propos, Николай Васильевич, с первым фельдъегерем мы вам пошлём повесть Достоевского (молодого человека 22 лет) «Бедные люди», которая мне очень понравилась. Прочтите её, пожалуйста, и скажите мне ваше мнение» [325]. Отзыв Анны Михайловны предельно краткий, не содержит никаких подробностей или сопоставлений, но зато весьма определенный («очень понравилась»). Тут уместно напомнить, что Гоголь считался с её умом и вкусом, – замечает Юрий Манн, (из исследования которого я привожу здесь данную цитату). Далее Манн продолжает: «Вырванные из сборника страницы с произведением Достоевского Гоголь получил ещё в Риме, но ответил Виельгорской уже с дороги, из Генуи, 14 мая: «Бедные люди» я только начал, прочёл страницы три и заглянул в середину, чтобы видеть склад и замашку речи нового писателя… В авторе «Бедных людей» виден талант, выбор предметов говорит в пользу его качеств душевных, но видно также, что он ещё молод. Много ещё говорливости и мало сосредоточенности в себе: всё бы оказалось гораздо живей и сильней, если бы было более сжато.