неплох на вид.

Знаете его?

                    вот он

                              мужик хороший.

«Юбилейное» (1924)

Снижать чужой пафос для футуриста естественно. Совершенно аналогичный случай (из Лермонтова) в серьезном стихотворении «Братья писатели»:

Причесываться? Зачем же?!

На время не стоит труда,

а вечно

причесанным быть

невозможно.

Скажи-ка, дядя, ведь недаром

Москва, спаленная пожаром,

Была французу отдана…

И будет век ему верна?

Из воспоминаний Брюханенко.

Единственное известное упражнение Маяковского в старинном жанре центона – контаминации строк разных поэтов или разных произведений одного поэта. Здесь к трем строкам «Бородина» Лермонтова прибавлена одна Пушкина. Интереснее, конечно, когда все строки берутся из разных мест, как в центоне литературоведа Николая Лернера:

Лысый, с белой бородою

Старый русский великан

С догарессой молодою

Упадает на диван.

(Из стихотворений Никитина, Лермонтова, Пушкина и Некрасова соответственно.) У Маяковского шутка, если вдуматься, получилась невеселая, но вдумываться тут, наверное, не стоит.

К нам Лермонтов сходит,

                           презрев времена.

Сияет —

              «Счастливая парочка!»

Люблю я гостей.

                           Бутылку вина!

Налей гусару, Тамарочка!

«Тамара и демон» (1924)

Иногда Маяковский пел чужие стихи на неподходящий мотив, чтобы деавтоматизировать ритм: «Сероглазый король» Ахматовой на мотив «Ехал на ярмарку ухарь-купец». Так можно поступить с чем угодно – например, сейчас любые четверостишия четырехстопного ямба можно петь как «Шаланды, полные кефали».

Во всех случаях действительность чужого стиха перестает быть чем-то незыблемым и непререкаемым. Так делают почти все поэты. Маяковский делал это постоянно и принципиально.

Бедный звонит: «Беспризорные в Киеве и Одессе поют на мотив „Товарищ, товарищ, болят мои раны“ переделанные строки из предсмертного письма Маяковского:

…Товарищ правительство,

Корми мою Лилю,

Корми мою маму и сестру» —

и добавляет: «Если б Маяковский знал, что его так переделают беспризорные, наверное, не стрелялся бы».

Михаил Презент

Игра за игрой

О том, как Маяковский играл в карты, воспоминаний немало. Нам интересно, что он при этом приговаривал.

Он страшно боялся Лили. Она была против того, чтобы он так много и азартно играл. У меня по этому поводу были юмористические стихи – не о покере, а о «железке», в которую играл и иногда очень проигрывал – не вычитаешь.

С Володей робко мы брели,

Не нагорит ли от Лили,

От Лили ли, Лили ли…

Роман Якобсон

И когда говорят мне, что труд,

                                       и еще, и еще,

будто хрен натирают

                     на заржавленной терке,

я ласково спрашиваю,

                                       взяв за плечо:

«А вы прикупаете к пятерке?»

«Теплое слово кое-каким порокам» (1915)

Карты вообще странным образом стимулируют словесное творчество. Хорошо известны преферансные поговорки: «Нету хода – не вистуй» (иногда продолжают в рифму: «А не то получишь…» или без рифмы – «в гору»), «Под игрока с семака, под вистующего с тузующего», «Знал бы прикуп – жил бы в Сочи» и тому подобное. У Гоголя в «Игроках» – записанное за каким-то офицером: «Руте, решительно руте! просто карта фоска!» И у него же в «Мертвых душах»: «Иногда при ударе карт по столу вырывались… восклицания: „черви! червоточина! пикенция!“ или „пикендрас! пичурущух! пичура!“ и даже просто: „пичук!“»

Маяковский за картами тем более не мог воздержаться от таких восклицаний – столь же заумных. Все известные записаны Лилей Брик.

Туз пик – пиз тук.

Козыри пики – пизыри коки.

Излюбленная Маяковским перестановка звуков между словами. Любопытно, что оба раза обыгрываются пики – и у Гоголя их тоже пять из восьми. И действительно: а если черви козыри? «Черзыри кови»? Не звучит… С бубнами еще хуже. Трефы… но мы не знаем, как их называл Маяковский: трефы или крести. С «трефами» играть словесно довольно удобно, с «крестями» – почти невозможно даже безбожнику: слишком много согласных.

Переводчица «Алисы в Стране чудес» Наталья Демурова, обыгрывая названия мастей, выбрала все-таки крести, объяснив: есть, конечно, каламбур «трефы – трефное», но книга детская, а дети это не поймут. И оставила вместо наших червей английские «сердца», потому что некрасиво было бы расшивать одежду милых карточных малюток червями.

Оборвали стриту зад,

стал из стрита три туза.

Играли, очевидно, в покер. При каких обстоятельствах такая ситуация могла возникнуть, мог бы объяснить более-менее опытный игрок, но, вероятно, было смешно, раз запомнилось. По крайней мере, понятно, что тройка тузов младше стрита. Стихотворческое же везение в том, что «стрит» рифмуется с «три», а «из стрита» произносится «истрита» – выходит почти совершенная скороговорка.

В ожиданье выигрыша

приходите вы и Гриша.

Комментарий не сообщает, о каком Грише идет речь, и тем более – что это за «вы». Возможно, имеется в виду чекист Григорий Крамфус. О дружбе Бриков и Маяковского с ним есть сведения за 1919 год, когда Осип был его сослуживцем. Крамфус помог Маяковскому достать лошадей, чтобы вывезти из типографии тираж книги «Всё сочиненное», за что получил ее с дарственной надписью: «Грише и его лошадям благодарный Маяковский» (нарисован запряженный воз с книгами). Однажды Крамфус и его сестра сфотографировались вместе с Бриками и Маяковским. Но, может быть, это было другое время и какой-то другой Гриша. А может быть, даже никакого Гриши в этом случае вовсе не было, а просто подобрана рифма на «выигрыш».

Обычно Маяковский был шумен и весел за игрой, острил, увеличивал ставки, убеждал: «Лучше сдайтесь мне живьем», или: «Не родился еще богатырь такой, чтобы его обыграть», или: «Но на седины старика не подымается рука», в случае более сильной партии. Да мало ли было экспромтов и выдумок специально для карточной терминологии, повергаемых обычно Маяковским на расстроенные ряды партнеров.

Николай Асеев

Этот смуглый пасиянец,

Золотой загар плеча.

По воспоминаниям Лили Брик, Маяковский всегда повторял эти строчки, раскладывая пасьянс. Явная переделка чьих-то стихов (в оригинале должно было быть «персиянец»), но обнаружить оригинал