В тот момент, когда Кошечка мечтала о рае, ее носильщики не сомневались, что попали на службу к двум весьма злобным чертям. Вытаращив глаза и что-то испуганно бормоча, они попытались тащить паланкины вперед по накренившемуся мосту. Кошечка решила, что эти люди зашли слишком далеко, чтобы отступать, и теперь встанут на сторону Хансиро. Но каким бы умелым воином ни был ее любимый, в бою против пятерых противников ему потребуется ее помощь. И молодая женщина стала подниматься по наклонному качающемуся полотнищу. Носильщики взглянули вниз, на пропасть у себя за спиной, и поспешили вслед за ней.

Ронин так же медленно перерезал второй канат, когда Хансиро встал перед ним. Устрашающий вид наемника не обманул воина из Тосы. Судя по одежде, предводитель пятерки переживал трудные времена, но его короткий меч выглядел неплохо и был прекрасно наточен. Этот человек мог бы перерубить канат одним взмахом клинка, а не устраивать представление.

Хансиро вспомнил одну из бесконечного множества крестьянских присказок Касанэ: «Ударишь по траве, напугаешь змею». Это означало, что в иной ситуации нужно выкинуть что-то необычное и этим сбить с толку противника. «Вот именно так и пора поступить», — подумал он.

Хансиро сложил руки на груди, запрокинул голову и засмеялся. Он хохотал весело и от души. Уже десять лет он не смеялся так громко.

— Кончай дурить!

Предводитель пятерки зло смотрел на него. Хансиро читал мысли этого человека в его раскосых, с красными прожилками, глазах так же легко, как если бы они были написаны на свитке, который медленно разворачивался перед ним. Ронин не имел приказа убить Хансиро, а если бы даже и имел, не нашел бы в себе сил напасть на смеющегося человека.

Смех Хансиро был таким заразительным, что Кошечка тоже начала смеяться. Не в силах остановиться, она уперлась в настил моста древком нагинаты, вцепилась в свое оружие, чтобы не упасть, и хохотала, пока у нее не заболели бока и не потекли по щекам слезы.

ГЛАВА 75

Путнику помочь не хотят

Кошечка, сжавшись в комок, лежала на подушках паланкина. Гулкие удары ног носильщиков по дереву прервали ее тревожный сон и разогнали кошмары, кружившиеся в спящем сознании.

Ее руки и ноги болели. Кошечка попыталась выпрямить их, но уперлась в стенки паланкина. Молодая женщина еще не совсем проснулась и не могла сразу выбросить из головы воображаемые голоса, которые пронзительно выкрикивали что-то, кажется, предупреждая ее об опасности. Чтобы прийти в себя, Кошечка вспоминала о поэте-священнике Мусуи — Опьяненном мечтами. Его добрые глаза и улыбка успокоили ее. Кошечка попыталась угадать, где Мусуи сейчас. Должно быть, по-прежнему в пути и пьет в какой-нибудь лачуге просяной чай из треснувшей чашки вместе с крестьянкой, которой помог нести груз.

Кошечка вспомнила, как Мусуи поднимал посох, переходя мосты, «чтобы не разбудить Кобо Дайси», и как прочел стихи этого святого поэта:

Путнику в беде

Они помочь не хотят.

Одна ночь — как десять.

Хотя дочь князя Асано и сама была в беде, а возможно, именно поэтому, барабанная дробь шагов по деревянному настилу моста в ночной тишине стала наводить на Кошечку тоску после ее недолгого знакомства с Мусуи. Этот стук вызвал у нее тоску и теперь, на рассвете возле Тоцуки.

Она даже хотела приказать носильщикам прекратить грохотать и двигаться тише. Там, внизу, под мостом, могут спать люди — молодая отверженная мать, ее дети и их дед, которые жмутся друг к другу, пытаясь спастись от холода долгой ночи. Путники в беде, которым никто не поможет. Которым и Кошечка сейчас не в силах помочь.

За пять последних дней и ночей у Кошечки было время, чтобы вспомнить эту отверженную семью и многое другое. Ее мир сжался до размеров паланкина. Она могла с закрытыми глазами представить себе каждый стежок, каждое пятно и каждую морщинку на шелковой обивке его стен и запомнила каждый штрих рисунка к «Сказанию о Гэндзи», украшавшего ее «позолоченную клетку».

Молодая женщина попыталась читать, но чувствовала себя слишком плохо для чтения, и потому, взяв клочок бумаги, сложила его несколько раз для жесткости и вертикально вставила между двумя тонкими камышовыми пластинками закрывавшего окно ставня. Это выглядело вульгарно и неряшливо, ее няня всегда возмущалась и ругала скверную девчонку за такую распущенность. Сейчас Кошечка вспоминала ее ворчание с нежностью.

Последние четыре дня она только тем и занималась, что смотрела сквозь узкую щель в ставне на тянувшиеся мимо коричневые рисовые поля. Незачем выглядывать в окно и сейчас: она опять увидит все ту же однообразную картину — соломенные крыши и обмазанные грязью лачуги, спины кланяющихся людей… Она опять почувствует себя одинокой и оторванной от остального мира, когда новые носильщики, не спрашивая ее позволения, займут место прежних. Почувствует себя шашкой, которую передвигает по доске чья-то рука, более сильная, чем ее.

Проезжая через деревни и городки, недавняя беглянка пыталась вспомнить, что происходило с ней в каждом из них, но это оказалось трудным занятием. В тех приключениях словно участвовал вместо нее кто-то другой. Даже сама дорога из окна паланкина выглядела совсем иначе. Как только Кошечка отделилась плетеной стенкой от людей, идущих по Токайдо и живущих поблизости от нее, романтика великой дороги и то ни с чем не сравнимое волнение, которое испытывает шагающий по ней путник, словно перестали существовать.

Самыми худшим испытанием оказались ночи. В темноте Кошечка дрожала от холода, страдая от неотвязных воспоминаний. В полусне она что-то неразборчиво бормотала няне и всхлипывала от тоски по отцу и матери. Иногда она подолгу мысленно беседовала с Касанэ. А иногда видела во сне, что входит в лодку с Хансиро и плывет с ним под парусом навстречу восходящему солнцу к далеким зеленым берегам Тосы.

К концу путешествия она беззвучно кричала носильщикам, чтобы те прекратили мучить ее своим пыточным бегом, от которого у нее трясутся все кости. Единственным облегчением была вторая ночь. Большую часть ее Кошечка провела на пароме, который вез их от Кувано до городка Мия. Монотонный разговор лодочников, хлопанье парусов, гудение ветра в снастях и потрескивание огня в большом железном ведре, висевшем на корме, убаюкали ее. Кошечка уснула на дне лодки под взятым напрокат протертым одеялом в обнимку с Хансиро. Теперь она пыталась вспомнить прикосновения его рук и теплоту его тела.

Княжна Асано знала, что там, на лодке, эти сильные руки, возможно, обнимали ее в последний раз. Сегодня ночью, если пожелает