великая Токайдо, которую называли Дорогой к Западному морю. Пока девушка, опираясь на посох, пыталась утихомирить свое бешено бьющееся сердце, мимо нее пропылила вереница вьючных лошадей. На их уздечках весело позванивали колокольчики. Впереди каравана двигалась группа пеших паломников. Их одежды тоже были оснащены колокольчиками. Эти люди пели и приплясывали, отбивая такт хлопками в ладоши. При каждом ударе ног паломников о землю их соломенные сандалии поднимали облачка пыли.

Вдруг Кошечка подскочила на месте: какой-то старик потянул ее за рукав:

— Господин монах, примите, пожалуйста, этот недостойный дар для своего храма.

Даритель был сгорблен и изнурен трудной жизнью, одежда висела на нем лохмотьями. Он протягивал Кошечке монету в десять мон — наверное, большую часть того, что имел.

— Дедушка, вам эти деньги нужнее, чем мне, — отказалась она.

— Простите меня за грубость, но вы окажете мне честь, приняв их. Этот дар принесет мне благословение Будды. — С этими словами старик низко поклонился, бросил монету в чашечку и заковылял прочь прежде, чем Кошечка успела что-либо ответить.

Кошечка продолжала стоять в центре оживленного движения и смотрела вниз, на широкую дорогу. Утрамбованная поверхность земляной насыпи была гладкой, без единой колеи: колесные повозки на Токайдо были запрещены, чтобы помешать возможным мятежникам перевозить продовольствие и оружие для своих войск. На обочинах Токайдо росли огромные сосны, дававшие густую тень. Рисовые поля равнины Мусаси, превращенные разрезавшими их каналами в коричневую мозаику, обступали дорогу с обеих сторон.

На другом конце Токайдо, в ста двадцати пяти ри от Эдо, находился Киото — Западная столица, Город мира и спокойствия. По словам Ситисабуро, Оёси проводил ночи в Симабаре, веселом квартале Киото. Туда, в Киото, вела Кошечку ее надежда отомстить за смерть отца. Мусаси писал, что путь в тысячу ри начинается с первого шага[11]. Неопытная, как иностранка, в своей родной стране, Кошечка глубоко вдохнула холодный зимний воздух и сделала первый шаг.

ГЛАВА 8

Белая пена

Грустный, словно изъеденный молью, попугай сидел на тонком хлопчатобумажном шарфе, который старая Кувшинная Рожа перебросила через плечо. Птица нервничала и нетерпеливо искала под платком отвисшую мочку уха хозяйки. А когда нашла, то слегка ущипнула дряблую плоть клювом и что-то тихо прощебетала.

— Сороконожка говорит, что вы лучший… — Сомнение, отразившееся на лице Кувшинной Рожи, можно было понять: ее собеседник не выглядел преуспевающим человеком. Он даже не выглядел человеком, которому можно дать в долг. В ответ она услышала какое-то уклончивое бормотание. — Что вы лучший специалист в вашем деле, — торопливо продолжила Кувшинная Рожа. Она не хотела обидеть Хансиро. Сороконожка долго внушал ей, что этот человек разборчив и берется не за всякое дело. Осторожными скользящими шагами хозяйка «Благоуханного лотоса» подошла к сыщику сзади и придвинулась так близко, что едва не наступила на пятки его обутых в таби ног. Они находились в комнате, где Кошечка принимала своего последнего гостя.

— Высокопоставленные особы хотят, чтобы она вернулась сюда и не докучала им, — прошептала Кувшинная Рожа. Она говорила так тихо потому, что знала — в соседних комнатах их внимательно слушают слуги — ее собственные и те несколько человек, которых князь Кира прислал в ее дом следить за Кошечкой.

Хансиро и на это заявление отозвался ворчливым бормотанием. Дела князя Киры шли плохо: сёгун был им недоволен, знатные люди смеялись над ним, простонародье презирало. Если хозяйка «Благоуханного лотоса» не привирает, умерший князь Асано действительно имел младшую жену и ребенка. Немудрено, что Кира опасается мести со стороны его дочери. То, что девчонка исчезла именно четырнадцатого числа, когда кончался очередной месяц со дня смерти ее отца, наверняка сильно перепугало сановника.

Теперь Хансиро заглядывал в дверной проем, который вел из маленькой комнаты для одевания в спальню Кошечки. Обе комнаты были чисто убраны. Грязное одеяло и ядовитая рыба исчезли. После того как Хансиро осмотрел единственный оставшийся ломтик фугу с приправой из мертвых мух и тараканов, слуги выбросили отравленную еду. Хансиро прочел заголовки книг, стоявших на полках: классика и все пять томов книги Мусаси. «Книга пяти колец» вместо обычных непристойных романов. «Строит из себя», — подумал он, потом развернул один из свитков и изучил почерк беглянки — он оказался на редкость хорошим для женщины. Четкость линий казалась мужской.

— Она не из тех, про кого говорят: «часто меняет седла»?

— Нет, господин, она не из тех. Она никогда до сих пор не позволяла себе ничего такого. Да и вся ее одежда осталась либо здесь, либо в «Карпе».

Хансиро стало скучно: много раз он уже слышал такие рассказы, и все они звучали почти одинаково. Женщины просто дуры: убегают с первым попавшимся мужчиной, стоит ему изобразить страстный взгляд, помахать перед ней своим «любовным огурцом» и поклясться в вечной верности. А как только милый друг выманит дурочку из Ёсивары, он продает ее кому-нибудь еще. Комната для одевания куртизанки была обставлена изящно, но этого и следовало ожидать. Если верить тому, что так неохотно открыла ему хозяйка этого дома, девица по имени Кошечка происходила из хорошей семьи. Родные ее матери были знатны, сильны в боевом искусстве, но в кошельках их гулял ветер. Девица эта, должно быть, избалована. И испорчена. И тщеславна.

— Я не представляю себе, как это могло случиться. — Кувшинная Рожа все еще лихорадочно искала способ снять с себя вину за происшедшее. — Сороконожка говорит, что видел гостя княжны Асано в час Крысы у Больших ворот, но саму ее не приметил. Правда, вчера ночью возле ворот произошел несчастный случай…

Хансиро не снизошел даже до бормотания. Он втянул руки внутрь широких рукавов мятой тускло-черной куртки и сложил их на худом, увитом тугими мускулами животе, потом неторопливо просунул одну руку в потрепанный косой вырез горловины и почесал черную щетину на щеке.

Жесткая борода, в которой уже кое-где курчавились седые волосы, скрадывала резкие очертания его широких скул и волевого подбородка, но в темных глазах этого человека вместе с философической грустью светились проницательный ум и сила, граничащая с жестокостью.

С первого взгляда было заметно, что Хансиро давно не посещал цирюльника: широкую часть его черепа — от лба до макушки — покрывала щетина, напоминавшая медвежий мех. Окружавшие эту часть головы длинные волосы были кое-как собраны в большой пучок на макушке и перевязаны шнуром из рисовой соломы.

Знакомый Сороконожки был немного выше среднего роста и очень силен, на что указывали мощные мышцы рук и большие ладони. Ему едва перевалило за сорок, и родился он в год Тигра. За свою жизнь этот человек испытал