глаза, наступит расчетливое спокойствие и ясность.

Рза-Кули заметил его и умолк. Оборвался смех. Все взгляды устремились на Михаила. Гасанка что-то коротко сказал Рза-Кули, тот усмехнулся в бороду и вдруг наклонился, как бы для того, чтобы спустить барана с поводка. У Михаила оборвалось сердце и тело каждой своею клеточкой будто завопило «Беги-и!». Вспыхнувший было смех умолк: Михаил – ни единой кровинки в лице – шел прямо на барана. Шел, ни на мгновение не переставая ощущать режущий взгляд Рза-Кули.

– Смотрите, раненный насмерть бросается на льва! – выпучив глаза, воскликнул Кёр-Наджаф, и опять послышался смех.

Михаил ногою отстранил голову барана. Проще было бы обойти, но это значило уступить. Перед ним вырос Рза-Кули.

– Ай, сагол[5], ай, сагол! Такой маладой и такой харабрэц, – сказал он с сильным акцентом, сопроводив фразу характерным жестом. – Но не забывай: даже пальван[6] валится с ног, ступив на дынную корку.

На Михаила густо пахнуло вином. Сказал, выдерживая напористый взгляд:

– Пропусти.

– Абайдошь – улыца балшая, – лениво, с угрозой отозвался Рза-Кули.

Его приятели плотной шеренгой перегородили панель – это Михаил видел боковым зрением. Подчиниться Рза-Кули значило подвергнуть себя насмешкам и оскорблениям. Не-ет, только не это… Пусть лучше убьют…

Внезапно, – пожалуй, не только для окружающих, но и для себя, – отступил на шаг, коротким, снизу, пинком наддал барану в брюхо. Баран шарахнулся, сбил с ног Гасанку; Рза-Кули, пытаясь удержать сильное животное, невольно смял шеренгу.

Михаил прошел в образовавшуюся брешь. Ему стоило огромных усилий не побежать и не оглянуться. Шел по-прежнему ровно, машинально считал шаги: раз… два… три… четыре. Ждал – вот-вот за спиною раздастся дробный стук бараньих копытцев, либо тяжелый топот настигающего Рза-Кули. Но услышал лишь повелительный окрик:

– Гасан!!

Понял: Гасанка бросился было следом, но Рза-Кули почему-то вернул его. И еще услышал:

– Будым жить с Чека в мирэ…

«Вот почему они меня не тронули – знают, что работаю в Чека», – с удовлетворением отметил про себя Михаил. Но откуда это стало известно Рза-Кули?

11

Приближался к концу первый месяц работы в Чека. Михаил не испытывал прежнего волнения, переступая порог четырехэтажного здания на Кооперативной.

Поль Велуа в течение недели познакомил его не менее чем с десятком своих товарищей из разных отделов. Человек на редкость общительный, Поль знал всех и вся. Его беззаветная преданность товариществу, соединенная с каким-то по-детски простодушным бескорыстием, открывала сердца самых сухих людей. Правда, виделся с ним Михаил нечасто. В комнате оперативных дежурных, именуемой «дежуркой», Поль появлялся либо утром, либо поздно вечером, так же, впрочем, как и новые знакомые Михаила – Лосев, Керимов, Дадашев. Они писали рапорты, относили их Холодкову и никогда не говорили о служебных делах.

Почти все они были одногодки, любили поспорить, пошутить и умели сделать так, что в их обществе Михаил чувствовал себя равноправным. Родители Поля имели солидную библиотеку поэтов, и Михаил пользовался ею вовсю. Один за другим глотал тоненькие сборники футуристов, отпечатанные на оберточной бумаге, стихи Алексея Толстого, Курочкина, Минаева, Саши Черного и Виньона.

Стоило Полю появиться в «дежурке», сюда со всех этажей стекалась молодежь. Обсуждали новости с дальневосточного фронта, вести о кронштадтском мятеже, спорили до хрипоты, буржуазно или небуржуазно надевать чистую белую сорочку с галстуком. Кто-то рассказывал новый анекдот, кто-то восхвалял достоинства своего бельгийского браунинга, а Федя Лосев, веснушчатый остроглазый парень, на пару с Муратом Дадашевым кого-нибудь разыгрывал. Нередко доставалось от них и Полю.

Составление рапортов было для Поля настоящим мучением. Он не терпел канцелярских оборотов, ему не давалась протокольная краткость. Свои рапорты Поль расцвечивал множеством совершенно необязательных деталей, к рапорты эти представляли собой нечто вроде новелл. Читал их, Холодков фыркал, злился, перечеркивал красным карандашом целые абзацы и не без сарказма замечал автору? «Не хватало еще, чтобы вы начали подавать мне рапорты в стихах».

Розыгрыш обычно начинался с того, что Федя Лосев, зевая, во всеуслышание обращался к Дадашеву:

– Скучно, Мурат… У тебя ничего почитать не найдется?

– А что, любишь литературу? Так ты возьми пару рапортов у Пашки. Если, конечно, тебе все равно, что Лев Толстой, что Велуа.

– Подумаешь, Лев Толстой, – пренебрежительно бросал Федя. – Пашка наш похлеще загибает. Как это у него было в том рапорте, от которого Коллега осатанел? «Ровно в 19.00, когда я подошел к остановке, небо затянуло тучами, подул ветер и тут показался он…»

– Кто? – замирающим от жуткого ожидания голосом вопрошал Дадашев.

– Ну, трамвай же, трамвай, – успокаивал Федя.

– А-а, – переводил дух Дадашев. – Помню, помню. Дальше так: «в его окнах отражались дома, прохожие, а также бузина, которая росла в огороде…»

– Во-во, – подхватывал Федя. – «…и под той бузиной неизвестный дядька из Киева».

Донельзя довольные, оба они принимались хохотать, а Велуа только снисходительно посмеивался, переводя взгляд с одного на другого. Михаил видел: Поль доволен тем, что товарищам весело.

Потом все расходились по своим делам.

В одну из свободных минут Федя Лосев объявил.

– Братцы-публика! Пашка сочинил новые вирши. Попросим обнародовать.

Поль не заставил себя упрашивать – он не стеснялся своих стихов.

– Я знаю девушку —

она

кисейного счастья

не ждет у окна, —

начал Поль так, словно не стихи читал, а разговаривал со слушателями.

Она не боится норда,

свистящего пулями

норда —

в буденовке

шагает гордо

по взятому с боем

городу.

В руке не нитки-иголки, —

наган в руке комсомолки.

В душе комсомолки

песни,

разящие грозные песни,

что роты вели за собой

в последний решительный бой.

Не суженые

ей снятся…

Ей сполохи алые снятся,

тачанки и кони,

в галопе

летящие по Европе.

Она презирает томное

мещанское счастье

темное,

разряженное и куцее…

Счастье ее – революция!

Ребята встретили стихи веселыми аплодисментами. Федя Лосев принялся тискать Поля.

– Молодец, Пашка! Хорошо врезал: «тачанки и кони, в галопе летящие по Европе»!

– Погоди, погоди, а что это за девушка? – хитро блеснув антрацитовыми глазами, спросил Дадашев. – Скажи: в каком отделе работает?

Поль только пожал плечами.

А ночью, когда они с Михаилом возвращались домой, Поль под большим секретом признался, что стихи посвящены Симе. Она ему нравится. Но ей он об этом, конечно, словом не обмолвился. Она насмешлива, своевольна. Надо быть круглым идиотом, чтобы заговорить с такой девушкой о любви. Да и отношения