Всё уже было. Ледовое побоище это, апрель, ни тебе оттаять, ни тебе замёрзнуть вусмерть…

Я присел рядом. Под капотом тихо урчал реактор, а в небе делали круги чайки.

— Маша, а зачем ты вообще это делаешь?

— В смысле?

— Ну вот, испытываешь дрон. А через пять минут он тебя сожжёт.

— Через три. Не преувеличивай.

— Хорошо. Через три. А потом?

— Возрождаюсь. Пишу отчёт. Отсылаю конструкторам. — Она пожала плечами. — Потом смотрю кино. Или учу китайский. У меня сейчас мода — изучать всё в алфавитном порядке. А потом снова кто-то придумает новую смертельную железяку, и всё по кругу.

— Не надоело?

Она помолчала.

Потом сказала:

— Если когда-нибудь надоест — убьюсь в кратере вулкана. Может, не возрожусь… возродюсь… возрождусь? В общем, пойду на атомы, а они все лысые.

Мы посидели молча, я отъехал подальше. Три минуты спустя дрон взорвался.

Вечером я приехал домой и спустился в подвал — она сидела за своим древним верстаком с ноутбуком. В пижаме и с чашкой кофе. Со смешными почти серебристыми кудряшками. Одуванчик.

— Доброе утро, Миша. Ты не прихватил случайно свежих калачей оттуда?… ну где мы с тобой были?

— Ты была только что в огне, если что.

— Была. А теперь вот — кофе и глюонные отчёты. Хочешь погуляем завтра?

Я понял, что день завтра будет интересный.

С Машей иначе не бывает.

Глава 4

Она тогда гоняла где-то под Купянском на бронепоезде под командованием подруги детства Люси Мокиевской. Люсиного детства, не её, ей всю жизнь было около шестнадцати. Смеялась в лицо пулемётным очередям, как будто они её щекотали.

Она вернулась домой как-то утром — с подкопчённой шеей и обломками бронзового колта в кармане. А бронепоезд Донецкой республики вместе с Люсей погиб.

Оттаявшая и отпоенная чаем, девица, представившаяся Машей, казалось, бредила. А она честно рассказывала свою историю. Правда, за последние годы, как раз в том промежутке, на который она выглядела. Чтобы не травмировать спасителей. И самой не отправиться в психлечебницу. Такое тоже бывало.

Людмила Мокиевская-Зубок, 1896-1919

Первая и единственная женщина — командир бронепоезда.

* * *

Всё у неё в жизни бывало, даже скучно становится…

— Вы, стало быть, из красных? — спросил профессор, разглядывая обломки колта с выцарапанными рунами. — Или белой гвардии? А может, анархистов? Петлюровцев не предлагаю…

Маша фыркнула, обжигая губки чаем и слизывая с них малиновое варенье. Её пальчики оставляли заметные вмятины на жестяной кружке. Пришлось найти на кухне, а то хрупкая барышня передавила бы весь наш фарфор.

— Я из тех, кому всё равно, под каким флагом гибнуть. Лишь бы гибель была громкой. — Она вдруг прищурилась, будто вспомнила что-то смешное. — А Люся… Люся кричала: «Машка, прыгай!», а сама рубила сцепку. Думала, спасти меня? Ха! Я бы эту сцепку до Воронежа руками держала, если надо…

Она резко встала, ничуть не стесняясь, с какой-то детской непосредственностью скинула одеяло и показала правый бок, провела пальчиком от уха до половинки попы.

— Осколок бронеплиты прошёл, след был в ладонь шириной и глубокий. Вышло больно, но след в тот же день затянулся. А Люся… — Голос дрогнул впервые за вечер. — Люся осталась задержать их. Со своим наганом и гранатой. Прежде, чем я взорвалась вместе с площадкой, видела, как ее беляки скрутили…

Профессор молча протянул ей халат. Сын, всё ещё красный от смущения, уставился в пол.

— Так вы не человек? — выдохнул он.

— Человек! — рассмеялась Маша. — Просто… немножко застрявший в этой жизни. Как ваш фундамент. — Она махнула в сторону подвала, где каменный куб тихо пульсировал тёплым светом. — Барон был упрям. Снёс остатки святилища, но камень-сердцевину оставил. Удобно. Хороший подвал.

Отец поднял бровь:

— То есть, когда ваш… э-э… тело разрушается, вы…

— Возрождаюсь тут. С новыми волосами! — Она встряхнула русой косой, и в воздухе запахло дымом. — В прошлый раз была чернявенькой с кучеряшками, прямо арапка абиссинская. А до того — рыжей, как Лиса Патрикеевна. В блондинку превращаюсь реже всего, но они и не всегда были в моде. Ах… — она вдруг зевнула, — мне бы поспать. Лучше в подвале. Там мне уютно, сила возвращается. И я, пардон, храплю.

Они не спорили. Устроили Маше топчан, постелили, принесли что-то из женских вещей покойной матери.

Когда дверь захлопнулась, профессор вздохнул:

— Сын, ты как, женишься?

— Папа, она же… она вообще не…

— Вот именно. С такими лучше дружить. И охранять. Думаю, это теперь наша работа. Ты потом с нею поговори, кто она такая да откуда, молодым понять друг друга проще. Ну и о женитьбе тоже, если тянет.

С тех пор в доме появилась «тетя Маша» — вечная девчонка, приносящая в жизнь хаос и странное утешение. Способная на всё, кроме женского счастья, и независимая от всех.

А камень в подвале светился особенно ярко, когда Маша мчалась где-то далеко, оседлав очередную «железную смерть».

Глава 5

Прадед тогда и вправду расспросил Машу обо всём. Как расспросил и я, когда понял, как казалось юнцу, главную разницу между мальчиками и девочками, а гормоны начали лезть из ушей и расцветать прыщами. Думаю, точно так же ее расспрашивали мои предки и поколения немецких баронов, будучи подростками. А она отвечала.

Думаю, эту главу надо написать от имени самой Маши, а заодно избавиться от любовной темы. Никто не был чужд плотских желаний, но не ставить же из-за этого 18+.

Значит, племяш, дошли мы и до этой темы… Убери руку с попы! С моей.

Техническую часть процесса ты явно в своих интернетах прочитал и насмотрелся до опупения.

Как я восстанавливаюсь, ты тоже в курсе. Мой организм затягивает небольшие ранки за минуту, а то и меньше. Как ты представляешь нашу первую ночь?

Невеста просто обалдевает от возвращения невинности несколько раз за процесс. Это больно, каждый раз больно, а потом снова рвётся и трётся по больному месту. Оно мне надо?

Ах, тебе надо… все вы эгоисты.

Ребенка у нас тоже не получится, любой зародыш сразу выкинет из меня, как раковую опухоль. Это тоже больно.

А потом разочарование и страдания. Это уже у тебя. Так и до психушки недалеко, не говоря о семейной верности и вечной любви.

Почему