смутить незваного гостя: он был уверен, что тот сумеет поддержать беседу, и давал вошедшему возможность завоевать достойное место среди собравшихся, хотя подспудно и чувствовал, что этому Хансиро из Тосы все равно, окажут ему здесь уважение или нет.

— Мои знания в области искусств невелики, — говоря это, Хансиро глядел на Мусуи, но краем глаза осматривал комнату.

Кошечка почувствовала, как его холодный, жесткий взгляд скользнул по ней, и вздрогнула под широкой курткой и просторными хаками. Всякому видно, что эта одежда — с чужого плеча. Ее куртка и штаны просто кричат: «Вот она! Вот обманщица!»

— Я ответил бы так: Басё-сэнсэй слагал короткие стихотворения, чтобы их можно было прочесть на одном дыхании, и потому их размер равен семнадцати слогам. — Хансиро с серьезным видом поклонился служке, который поставил перед ним поднос с принадлежностями для курения. — В таком стихотворении мысль поэта может быть воспринята мгновенно. Когда миг просветления описывается так сжато, его описание приближается к тем высотам, где отсутствует время. Где отсутствует волевое усилие. Где сознание исчезает.

Мусуи сиял: он не ошибся.

— А как же быть с поэтами, которые сочиняют десятки стихотворений в день, с такими, например, как Ихара? — спросил монах, сидевший возле борца.

Его голос разбудил Горного Ветра, который задремал, опустив множество своих подбородков на грудь, схожую с туго набитой подушкой. Борец приосанился, собираясь перечислить сорок восемь приемов борьбы, сбивающих противника с ног, но увидев, что гости все еще говорят о стихах, заснул снова.

— Учитель говорил, что тот, кто сложил за свою жизнь пять хайку, — поэт, а тот, кто сложил десять, — мастер стиха, — ответил Мусуи.

— А какое стихотворение Басё вы любите больше всего, уважаемый Хансиро? — спросил настоятель.

Хансиро откашлялся, прочищая горло, и задумался, глядя перед собой. Через головы собравшихся монахов, через стены монастырских владений он смотрел в сторону Тосы, уединенного и дикого края. Он слышал шум прибоя и чувствовал на губах привкус соленых брызг.

Свет зимней луны.

Серебряные волны

Бьются в мою дверь.

Когда Хансиро читал эти строки, его низкий звучный голос заставил Кошечку вздрогнуть еще раз. Собравшиеся молчали, отдавая должное гению Басё. Шум водопада стал оглушительным.

Стихотворение было удачно выбрано: оно хорошо сочеталось с наступающими холодами и прекрасно передавало тоску странника по далекому родному краю. Кошечка неохотно признала, что ее враг не глуп.

— А что привело вас сюда, в места, столь далекие от берегов, где волны стучались в вашу дверь? — Настоятель умело ввел беседу в удобную для Хансиро колею.

— Я ищу беглеца[22], который ранил четырех человек. Он одет как странствующий монах. Многие видели, как он направился в эту сторону.

Кошечка испуганно подумала, что сейчас выдаст себя. От гибели в руках грубого головореза ее защищала только приветливая улыбка Мусуи.

— Ах, вот оно что: печальный случай у переправы? — Настоятель уже посылал своих людей узнать все что только можно об этой схватке, а Хансиро именно этого и ожидал от него.

Хансиро также знал, что настоятель назначен в этот монастырь самим императором, — распределение таких должностей являлось одной из немногих привилегий, оставленных узурпаторами истинному владыке Японии. По этой причине глава храма не испытывал почтения к выскочкам, заседавшим в правительстве сёгуна в Эдо, и еще меньше желал подчиняться их приказам. Он имел власть в этих краях и был осведомлен обо всем, что здесь происходило. А главное, он не был обязан задавать Хансиро вопросы, которые неминуемо задали бы ему светские власти. Поэтому воин из Тосы и пришел к нему.

— Мы такого человека не видели. Кто-нибудь из его противников умер?

Последнюю фразу настоятель произнес отнюдь не для поддержания беседы. Местные жители имели привычку, чтобы не связываться с чересчур любопытными чиновниками, подкидывать трупы неопознанных путников на крыльцо храма. Поскольку похороны людей, умерших при невыясненных обстоятельствах, карались по закону, настоятель каждый раз не знал, куда девать очередные разлагающиеся останки, пока шло следствие. И немалая доля сакэ, которое храм получал в дар от богатых покровителей, уходила на консервацию зловонных вещественных доказательств.

— Нет, никто.

«Хотя, возможно, эти болваны и жалеют, что не умерли», — подумал Хансиро.

По крайней мере, элементарный стыд должен помешать людям Киры поднять шумиху вокруг этого дела. Им нанесла поражение женщина, почти девчонка. Они словно наступили в темноте на собачье дерьмо и потому станут молчать о всем происшедшем.

Настоятель провел рукой по своей лоснящейся голове: эта стычка ему, пожалуй, еще аукнется.

— А все-таки смелый человек этот монах, — заговорил Мусуи. — Вы сказали, что он выступил один против четверых?

— Его противники были слабы духом, трусливы и неумелы.

Неумелы! Кошечка, по-прежнему не поднимая головы, метнула в сторону Хансиро жгучий косой взгляд и быстро опустила глаза.

«Неумелы!» Возмущение вскипало в груди молодой женщины. Разве тот мерзавец, наемный убийца, не обладал хищным орлиным носом? Разве он не гордился собой? Разве его меч не был стальным?

— А не может ли это происшествие как-то связываться с делом князя Ако-Асано? — В тусклом свете ламп Мусуи, кажется, не замечал, как дрожат руки Кошечки, наливающие ему чай. — В последнее время я много слышал о нем.

— Говорят, какой-то одинокий воин собирает армию, намереваясь отомстить за смерть коварно погубленного князя, — подхватил тему беседы гость, сидевший возле Горного Ветра.

— Этот беглец просто безрукий бродяга, — отрубил Хансиро. — Но в Эдо есть люди, которые желали бы срезать этот слух как тонкий росток, чтобы его не пришлось впоследствии вырубать топором.

«А ты, конечно, садовник и уже щелкаешь ножницами», — пробормотал себе под нос Мусуи.

— Крестьяне у колодца болтают, что у князя Асано была дочь. Теперь она бежала из столицы и где-то скрывается, а этот священник-воин ее защищает, — внес свою лепту настоятель.

— Я был там, — неожиданно объявил Горный Ветер.

Все повернулись к борцу и удивленно взглянули на него.

— Я был в Ёсиваре — в «Благоуханном лотосе» в тот вечер, когда оттуда исчезла красотка, про которую говорят, что она, возможно, и является дочерью князя Асано.

Кошечка была уверена, что все присутствующие слышат, как бьется ее сердце, — его толчки отдавались у нее в голове, словно удары прибоя. Но кроме бамбуковой флейты Мусуи у нее под рукой не было ничего, что могло бы превратиться в оружие. При ней нет даже ножниц! Она могла бы по крайней мере вонзить их себе в сердце раньше, чем этот наемник посмеет протянуть к ней руку. Кошечка поклялась на будущее всегда держать свои ножницы наточенными и постоянно носить их с собой. Если, конечно,