...Рассвело. Степь предстала перед ребятами голая и тихая. Насколько хватало глаз — травы. Ни единой живой души. Будто вымер край. В стороне зеленел кишлак, тоже удивительно тихий, будто не было в нем людей. Утро, пора выгонять скот, идти в поле, а народ спит, вроде.

После ночного марша решили дать коням отдых, да и самим подкрепиться. Свернули влево. Минут десять двигались пыльной, хорошо накатанной арбами дорогой. Наконец, услышали лай собак. Заторопились. Что-то заставило спешить. Но прежде, чем въехать в кишлак, послали разведку из двух милиционеров. Те проскакали до крайних домов, повертелись у дувалов, с кем-то переговорили и вернулись.

— Басмачей нет.

Строем двинулись по кишлачной улице, тенистой от раскидистых карагачей, напоенной еще не растаявшей ночной прохладой. Остановились в центре, у чайханы. И здесь — тишина. На дверях замок. Айван[15] прибран, даже паласы сняты, только желтеют одни циновки.

Ребята спешились, напоили коней в арыке. Сели на айван. Кто свесил занемевшие ноги к воде, кто лег — бессонная ночь измотала, кто развернул паек, принялся за еду.

Вася Прудников пошел выяснять обстановку: торкнулся в ближайшую калитку. Заперта. Постучал. Не отзываются. Загремел кольцом щеколды — громко, на всю улицу. Наконец, послышался недовольный голос:

— Кто там?

Прудников по-узбекски объяснил. Попросил отворить. Выглянул испуганный старик, метнул глазом на чайхану и снова захлопнул калитку. Уже за створкой прошамкал:

— Не знаю... Ничего не знаю...

То же самое повторилось и у соседнего дома. Там и отворить не захотели.

Никогда не выезжавший на дальние операции, Прудников растерялся. И не только растерялся, почувствовал что-то неладное. Странную тишину кишлака уже не расценивал как простую настороженность жителей. Была в этом покое тайна. Посоветовался с бойцами из старогородского отряда. Те довольно откровенно признались — близка опасность. Может быть, даже рядом. Надо быть начеку.

Вокруг заборы, сады. Узкие улочки петляют, тая за каждым поворотом неизвестность. У Прудникова мелькнула мысль — уйти. Уйти в степь. Там, в открытом месте, всё, как на ладони, врага видишь, знаешь, откуда прозвучит выстрел. Ребята ждали, что решит начальник. Откровенно говоря, уходить отсюда не хотелось. За ночь так утомились, что сесть снова в седло — равносильно подвигу.

Неожиданно у чайханы появился мальчонка лет девяти. Опрятно одетый, в новой, шитой серебром тюбетейке, в цветной рубашке до колен, перепоясанной бельбаком[16]. Наряд обратил на себя внимание бойцов — слишком торжественно одеяние для кишлачного парнишки. Главное, вышел из переулка и не бегом, а шагом приблизился к чайхане, где сидели милиционеры. Все оглядывался, вроде, выверял по чьему-то неведомому глазу свои поступки, каждый свой шаг — за мальчонкой следили. Но это стало понятно уже потом. В ту минуту бойцы и сам Прудников смотрели с недоумением и даже настороженностью на единственного жителя кишлака, пожаловавшего к ним.

Мальчик подошел, еще раз оглянулся и протянул Прудникову, именно Прудникову, а не кому иному, листочек бумаги, сложенный вчетверо. Протянул и, положив руки на бельбак, стал ждать.

Не один Василий, все вцепились глазами в бумажку — что это такое. От кого послание? Зачем?

«Господа большевики! — гласила записка, которую Прудников вначале пробежал молча, а потом прочел вслух всему отряду. — Вы окружены. Сопротивление бесполезно. Сдавайтесь! Оружие сложите на айване, сами выходите на дорогу. Через двадцать минут ни одного красного не должно быть в кишлаке. На двадцать первой минуте начну обстрел, и все вы будете уничтожены. Бек Рахманкул».

Самое удивительное, что ультиматум был написан по-русски, четко, ясно, с хорошим знанием всех правил грамматики. Первое, что мелькнуло в голове у Прудникова — Рахманкула здесь нет. Есть часть его банды, и в ней русский. Кто-то из белых. Он и составил послание.

Сколько басмачей укрылось за дувалами? Двадцать? Пятьдесят, сто? Или еще больше. И где караван?

«Где караван с рисом?» — написал Василий на клочке бумаги, вырванной из разрезанной пополам ученической тетради, которую он приспособил как записную книжку. Листок сунул мальчишке в руку.

— Бегом!

Мальчонка помчался стрелой, пыля босыми ногами и весело помахивая бумажкой, как бы давал знать, что возвращается с посланием.

Ребята не знали ответа начальника и смотрели на него с укором — не дал ли согласия на сдачу. Некоторые явно негодовали. Прудников объяснил. Выходка понравилась бойцам. Улыбнулись. Получалось, что отряд сам отвечает ультиматумом на ультиматум. Но успокоения это не принесло. Ответом Рахманкула мог быть залп по чайхане, и Карагандян предложил на всякий случай укрыться за стеной.

— Ни с места! — скомандовал Прудников.

Ребята поняли: всякое движение враг расценит по-своему — испугались, мол. Нет. Никакой паники. Плевать нам, дескать, на тебя, Рахманкул.

Мальчонка через пару минут вернулся. Бегом. Но не запыхался даже, видно, хозяин его сидел где-то недалеко, совсем рядом с чайханой и наверняка видел бойцов.

Новый ультиматум:

«Риса не увидите, как своих ушей. Сдавайтесь, собаки!».

Тон наглый, но это уже растерянность.

Прудников возвращает мальчонку с ответом:

«Рис буду принимать по весу. За каждый недостающий мешок — к стенке! Везите к чайхане. Джигитам, сопровождающим караван, гарантируется полная свобода.

Начальник отряда революционной милиции

В. ПРУДНИКОВ»

Опять летит мальчишка. И опять возвращается через несколько минут. Почему-то весело улыбается. Ему в забаву эта дипломатическая переписка. Сует Василию бумажку, как старый знакомый. Торопит:

— Тез-тез!

Басмачи в панике. Пишут: «Четырех мешков нет. Человек Ашурмата увез ночью к перевалу».

— Это другой разговор, — буркнул Прудников. Скомандовал: — Пять человек со мной! — И пошел вслед за мальчишкой в переулок. В числе пяти был Плахин. Побежал шестым еще и Карагандян, но Василий остановил его: — Заслони дороги от кишлака десятками. Никого не выпускать!

Мальчишка вел Прудникова и непонимающе озирался — зачем начальник не дал записку, зачем сам пошел.

Парнишка был, пожалуй, прав. Не следовало Василию торопиться в гости к басмачам. Не к другу ведь шел, к врагу.

Они свернули за угол, миновали одну калитку, другую. Сжалась совсем улочка — раскинь руки, и коснешься дувалов. Над головами нависли ветви урючин, густые, тенистые. Упал к ногам багряный осенний лист. Ровно кто-то ненароком сорвал его и бросил на улицу. Не заметили бойцы, что в густой листве затаился басмаческий дозор.

К третьей калитке мальчонка потянул руку, чтобы отворить. Не успел. Свистнула вдоль улицы пуля. Одна, другая. Щелк винтовок оглушил тишину. От дувалов фонтанчиками отлетела сухая земля и задымилась пылью.

— Назад! — скомандовал Прудников. Сам вжался