и отдельных юртах он оставлял своих сообщников, оставлял больных, обмороженных, умирающих. Некоторые сами бросали главаря, отбивались от цепочки, сворачивали с тропы. Не всегда для них это оканчивалось удачно. Слабели в пути, падали, замерзали. Трупы. Трупы окоченевшие, скорченные устилали горную дорогу. Вот она, расплата за измену, за вероломство, за черную ложь, которой опутали народ эти контрреволюционные выродки...

Еще неделю назад они справляли кровавое крещение. Бесновались во втором полку, терроризировали город. Убивали каждого, кто хоть отдаленно был причастен к советской власти. Даже мозоли на руках, задымленное лицо являлись уликой против человека — значит, рабочий, значит, против буржуев — к стенке его. Свирепствовали, покуда не объединились пролетарии, не пошли во главе с большевиками против контры.

Наступление началось от рабочей крепости — железнодорожных мастерских. 20-го января три отряда с боями двинулись ко второму полку и в обход его: по улице Старогоспитальной и Саперной для соединения с военной крепостью, где стойко держался гарнизон во главе с Беловым; по улице Константиновской, Духовской и Куйлюкской и, наконец, по улице Кауфманской и Пушкинской. Третье направление было самым трудным, так как здесь скопились крупные силы осиповцев. Командовали красногвардейцами третьего участка большевики Рубцов и Зинкин.

Отряды сбивали белогвардейские посты, подавляли сопротивление контры. Жаркий день выдался 20 января. С рассвета до сумерек била артиллерия с рабочей и военной крепости по второму полку. Уже поздно вечером второй отряд во главе с большевиком Даниловым подошел к логову Осипова. Рубцов очистил Кауфманскую до самого сквера и разогнал беляков на Пушкинской. Силы революции сжимали кольцо вокруг мятежников. Ночь. Третья ночь для прапорщика Осипова. Последняя, трагическая, Уже в три часа «диктатор» влез в машину и с небольшим отрядом покинул второй полк. Покинул, на что-то еще надеясь. Во всяком случае, думал сохранить свою «армию» и продемонстрировать видимость отступления.

Минуло несколько дней, и вот прапорщик почти один в горах. Как затравленный бирюк, бежит дикими тропами, спасая собственную шкуру. Рядом с ним все меньше и меньше сообщников — он оставляет их, обещая вернуться, просто оставляет, ничего не обещая и, наконец, гонит. Отсчитывает деньги — николаевские — и бросает замерзающим «друзьям». Иногда даже не считает: запечатанные пачки по три-пять тысяч сует в руки и — прощай! Николаевские кредитки сообщникам, себе — золото. Три миллиона рублей захватил Осипов, убегая из Ташкента. Ограбил банк. Пятьдесят тысяч золотом! Это его куш. Расстояние между нашим отрядом и осиповцами уменьшается. Нет у прапорщика прежней прыти. Выдохся. Да и дорога тяжелая. А мы идем и идем следом, выматываем его.

Карабулак. Высотное горное селение. Дальше дороги нет. Это мы знаем. Со слов местных жителей. Лошадьми не пройдешь к перевалу. Тем более зимой, того, и гляди — снежный обвал.

Остановился отряд на выходе из небольшого кишлака в километре от Карабулака. Смотрим на склон. Там, выше, Осипов. В сложенных из камня саклях, в юртах. Какими тропами ни шли красноармейцы, как ни петляли, а соединились вместе у этого снежного склона. Сюда подошли и бойцы Первого революционного отряда, и курсанты военного училища, и красноармейцы национальной части, и группа из старогородской конной милиции, и караульная команда. Командир наш — теперь уже один на всех — Зелетдинов сказал:

— Осипову назад дороги нет — мы стоим. Впереди тоже стена — горы. Возьмем его здесь, в снегу, как волка.

Холод в Бостандыкских горах стоял дикий. Цепенело все от стужи. Поземка мела, крутила снег, дымила морозной порошей. А в небе — солнце. Яркое, до слепоты. И ледяное. Заливает зеркальным светом горы.

Послали разведку в Карабулак, узнать, остановился ли там в действительности Осипов и готовится ли к бою. Ночью семь человек пошли в кишлак краем низины. Осторожно пошли. Ни единого звука никто из нас не услышал. И выстрелов тоже.

А назад ребята не вернулись. Мы ждали их до утра. Сгинули вроде. Думали всякое. Одного не хотели признавать — погибли ребята. Надеялись, в плен попали, а может, застыли в дороге. Помощи ждут.

Зелетдинов приказал:

— Возьмем Карабулак. Возьмем, чего бы это ни стоило.

А взять только снизу можно. И пройти для этого надо через низину, покрытую, как скатертью, ровным слоем нетронутого снега. Голубого снега. Запомнил этот цвет. Утром каким он был, перед боем.

Пошли. Пешими. Коней оставили в кишлаке. Цепью. Винтовки наперевес.

Вот тут-то объявил о себе Осипов. Из винтовок и пулемета посыпал вниз. На скатерть снежную, где мы двигались.

— Ложись! Окопайся!

Лечь можно. Толку однако никакого. Еще легче белякам бить по нас. Виднее.

Стали руками грести снег. Лопатами, у кого были. В какие-нибудь десять минут появились снежные окопы. И ходы. Снег до пояса. Зарылись мигом и траншейками поползли к склону. Теперь нас не видно. Из укрытий стреляем, отвечаем на огонь беляков.

Весь день — как поднялось солнце и как скрылось за вершинами — бой не стихал. Не давался в руки Осипов. За последний рубеж свой держался с отчаянием. Вцепился в скалы. В лед и снег. Уйти для него, значит, подняться еще выше, к перевалу, а там нанесло снегу в рост человека, метель кружит, мороз смертельный. Зимой перевальными тропами никто не пользовался — на каждом шагу — гибель.

Мы знали это и прижимали банду к склону.

Огнем огрызался Карабулак. Пули зарывались в снежную толщу, разметывали сугробы, вздымали белую пыль. Но, несмотря на огонь, мы шли вперед.

Не думали мы, что рискнет Осипов уйти на перевал. Невероятным казалось такое. Поэтому, когда к исходу дня стали редеть вспышки выстрелов, мы отнесли это за счет усталости врага. Пора было передохнуть. Бой на морозе не легкая штука.

Ночь прошла в тишине. Обычно нет-нет да грохнет выстрел, прокатится эхом в горах, а тут ни звука. Странное безмолвие. Нас оно не настроило на благодушный лад. Мы полагали, что беляки, пользуясь темнотой, попытаются спуститься в долину, в случае чего, прорвать нашу цепь врукопашную и уйти.

В кишлак свой мы не вернулись. Остались в низине. В снегу. Зелетдинов намеревался с рассветом ударом взять гнездо мятежников, смять их. Отступить и утром снова идти под огнем банды, снова преодолевать уже преодоленное — бессмысленно.

Ночевать в снегу мне лично не приходилось. Страх обуял нас, когда прозвучал приказ — стоять на месте.

Зарылись в снег. Вырыли в толстом слое ямы и залезли в них. Показалось, что так теплее. И в самом деле, снег грел. Как шуба. Не буквально, конечно, однако мороз к нам уже не пробивался. Хозяйничал где-то