и правда изучал его, как какое-то редкое животное. Кубок в его пальцах провернулся, ослепив Габриеля сиянием драгоценных камней.

— Убирайся отсюда! — крикнул Габриель, хватая какую-то палку, и понимая, что это метла только в последний момент, — чтобы я не видел тебя больше! Не смей подходить к Магдалене!

С метлой он смотрелся, наверно, весьма забавно, но мужчина вдруг поднял руки и сверкнул острыми белыми зубами, расплываясь в улыбке.

— Тише, тише. А то и правда придется выметаться отсюда, — сказал он, — потом поднялся и подошел к алтарю, прихрамывая на куриную ногу.

Кубок он поставил на пол рядом с нарисованным мелом кругом. Глаза его, большие и глубокие, внимательно смотрели на Габриеля. Потом он перевел взгляд на Магдалену.

— Ты знаешь, а он мне нравится, — сказал он своим мягким бархатистым голосом, от которого мурашки бежали по коже, вызывая в голове образы непристойной любви, — нравится настолько, что я согласен на твои условия. Уверен, что и Люцифер оценит эту чистую праведную душу.

Габриель пошел на него, схватив метлу наперевес. Мужчина попятился. Брови его съехались на переносице, превращая в миг прекрасное лицо в лицо скукоженного и злобного старикашки.

— Убирайся! — закричал Габриель.

Он услышал, как кубок, что держала в руках Магдалена, упал и покатился по каменному полу, звеня и подпрыгивая. Он слышал, как она вскрикнула, и отступила. Миг, и неведомая и страшная сила подхватила Габриеля и понесла, ударив о стену, распяв его на стене и не давая возможности вдохнуть. Габриель захрипел, пытаясь освободиться, но руки его и ноги будто прилипли к серому камню.

— Так лучше, — проговорил мужчина, складывая руки на груди.

Лицо его снова было прекрасным и юным. Он подошел к Габриелю, смотря ему прямо в глаза темными провалами глаз.

— Запомни, человек, сопротивление бесполезно, — прошептал он, склоняясь к его уху, — бесполезно и опасно. Мы выбрали тебя. И ты никуда уже не денешься, — он усмехнулся, заставив сердце Габриеля чуть ли не выскочить из груди от настоящего животного страха, — я бы взял тебя себе, — лицо незнакомца стало задумчиво, — ты — лучшее, что я когда-либо видел… Мне такие нужны… А Магдалена… Желает угодить отцу…

Рука незнакомца легла Габриелю на грудь. Сердце замерло, почувствовав пустоту, что скрывалась за человеческой оболочкой. Холод и ужас овладели Габриелем, и он закрыл глаза, готовясь к смерти и начав читать Отче наш.

Мужчина тут же отпрянул от него. Лицо его исказилось, будто он обжегся о его кожу.

— Мы еще встретимся, — доброжелательно проговорил он, сверкнув глазами, — я уверен, ты сам пожелаешь увидеть меня…

Магдалена тем временем поставила свой кубок рядом с книгой и туда же отнесла кубок своего гостя. Габриель с трудом сделал вдох. Руки ее работали быстро, когда она достала из маленькой коробочки нечто, что сильно завоняло на всю комнату рыбой.

— Уходи, Асмодей, — сказала она, поднося это нечто к свече.

Мужчина поднял руки, показывая, что сдается.

— Как прикажет моя госпожа, — сказал он совершенно серьезно.

Огонь коснулся рыбы, мужчина отступил в тень, потом сделал еще шаг, и еще… Магдалена медленно закрыла книгу. Гость ее будто вжался в стену, и сам превратился в тень. Что-то зашипело, заурчало, и вот уже в окна ударил первый луч утреннего солнца.

Габриель почувствовал, что свободен. Он упал на колени, пытаясь отдышаться и понять, что же с ним произошло. Голова гудела, будто его долго и упорно по ней били, а в глазах двоилось от того священного ужаса, что он испытал в последний миг.

— Он ушел, — сказала Магдалена просто.

Она была боса. Светлые волосы падали ей на плечи, а черные ее глаза смотрели на Габриеля с какой-то материнской жалостью.

— Спи, Габриель, — проговорила она, опускаясь рядом с ним на колени и касаясь его лба, — спи, тебе снится странный, очень странный сон… Спи…

Веки его налились свинцом, и Габриель рухнул на плиты пола, мгновенно заснув.

Сон, сон…

Только во сне Магдалена может сидеть в одном плаще рядом с красавцем-мужчиной в жилетке и с куриной ногой. Только во сне он, Габриель, может схватить метлу, чтобы выгнать соперника… Только во сне может казаться, что за обычной человеческой рукой скрывается черная холодная тьма…

Глава 10

Застолье

Желание уехать из замка стало невыносимым. Габриелю хотелось оказаться в церкви, молиться, причаститься, исповедаться. Очистить свой разум от бесконечных мыслей о чем-то, что не должно смущать его, а смущая, тянет куда-то во тьму. В замке церкви не было. Вернее была часовня, но в ней не было ни священника, ни даже статуи Христа. Только огромный золотой крест возвышался в алтарной части.

Габриель молился под этим крестом, и, казалось, молитвы его не были услышаны, будто отражаясь от золота креста и падая обратно, как перезрелые сливы.

Когда желание покинуть замок стало совсем невыносимым и он даже спросил позволения у графа продолжить свое путешествие, ночью к нему пришла Магдалена. Они снова любили друг друга, как прежде, и все с той же страстью предавались греху в его постели.

Как сделать ей предложение и не получить в жены тихую и отстраненную дневную Магдалену? — думал он. Вдруг их и правда две? Он мечтал о страсти с нею всю жизнь, а не о красивой кукле во главе его стола. Дневная Магдалена вызывала тоску по несбыточному, будто была бледным отблеском ночной сестры.

Октябрь брал свои права, перекатившись за середину. Все чаще ночами шел снег, дули ветра, завывая за окнами и сливаясь в унисон с волчьим воем. Утром снег таял, оставляя после себя холодную мокрую землю, к которой липли опавшие блеклые листья.

В замок стали прибывать гости, званые ко Дню Всех Святых, и теперь застолья были дольше и веселее. Габриель как-то постепенно втянулся, ему было интересно слушать ученых мужей, а в основном это были они, и он с радостью принял отказ графа отпускать его до самого праздника. Уехать сейчас, когда замок наконец-то ожил, было бы глупо.

Вино лилось рекой, гости шумели, и каждый раз шумели все громче. Габриель чувствовал себя частью какого-то тайного ученого сообщества. Магдалена всегда сидела во главе стола рядом с отцом, но выглядела безмолвной статуей. Она была невероятно хороша, но говорила редко, будто слова ее были на вес золота, и каждое она дарила по большому