колдун, убийца и злодей. Устал я доказывать обратное, теперь попробую звание заслужить.

Кощей хотел было оставить ворона на дереве, но пальцы его нащупали в гнезде что-то еще. Василиса снова с трудом удержалась от возгласа, когда он вытащил пятнистое голубовато-зеленое, точно вода речная, яйцо.

– То ли еще живое, то ли нет, – вздохнул Кощей. – Теплое. Почему-то всего одно, как чудно!

Василиса, больше всего мечтавшая уже высказаться по поводу находки и того, что случилось с Кощеем, пока ее не было, подлетела к нему и села на плечо. И выплюнула наконец на подставленную ладонь крошечный туесок. А потом ласково коснулась трещин на виске, которые грозились раскрыться сильнее и сквозь которые уже виднелась белеющая кость черепа.

Кощей бережно взвесил на руке туесок. Он сразу догадался, что это, на то он и великий колдун.

– Живая вода, – прошептал он. – Непросто достать.

– Крррук! – не удержалась и похвалилась Василиса и замерла. Это что же Кощей удумал?

А Кощей смотрел на свои ладони. На одной лежал драгоценный туесок, а на другой умирающее воронье яйцо.

– Ворон, мне ведь много не надо, – произнес Кощей, да таким голосом, которого Василиса сроду у него не слышала. На что воронье у нее сейчас было сердце, а и оно застучало быстрее. Говорил бы он с ней таким голосом всегда, ничего бы просить не пришлось: Василиса бы на все согласна была! – А птенца жаль. Помоги разделить.

– Крр… крррук, – отозвалась Василиса, и, понимай Кощей ее язык, обязательно бы ответил, что злодей он для людей, а не для беззащитной птахи, но Кощей не понимал и лишь терпеливо ждал, когда она послушается. Будто чувствовал, что отказать в просьбе Василиса не сумеет!

Туесок был совсем крошечным, и капель драгоценных в нем было едва-едва, но перечить Василиса не посмела. И несколько капель с ее помощью попали на скорлупу яйца. Василиса сомневалась, что этого хватит, но уже через несколько коротких мгновений они оба услышали, как слабые удары наносятся на скорлупу изнутри.

Яйцо раскололось, точно вражий череп, и из него показалось серо-розовое скользкое существо. До чего дурно выглядел птенец, Василиса даже не посмела каркнуть, а вот Кощей был доволен.

– Вырастет – будет нам с тобой товарищ верный, – пообещал он. Василиса же глянула на просвечивающий с левой стороны несуразно-огромный череп, но только головой качнула. Так и будет. Вырастет.

А Кощей наконец ссадил птенца на валяющийся поблизости конский череп и осторожно, капля по капле, начал наносить оставшуюся воду на свои колдовские раны. Сейчас Василиса видела, что лицо Кощея потрескалось уже слишком сильно, чтобы восстановить его живой водой. Будь там хоть глоток, чтобы Кощей мог ее выпить, может, и хватило бы. А на деле он мог лишь втирать живительную влагу в те места, где это было особо нужно. Сидя на плече и вглядываясь в лицо навьего царя, Василиса видела то, что не замечала раньше. Трещинки расходились от глаз, сами глаза, светлые, словно июльское полуденное небо, будто покрылись коркой льда. Волосы выглядели безжизненными и едва клубились дымом. Тяжело навьему царю давалось его царство, даром что бессмертный!

И потому, когда Кощей попросил приглядеть за птенцом, Василиса не сумела ему отказать. Ну не сам же царь мертвых станет вороненку в горло куски мертвечины и червей совать, не ему его и холодными ночами греть!

Кощей бережно поднял две половинки скорлупы, уложил в них иглу сердечную и ушел. Куда – Василиса не следила. Одно она была рада, что Кощей иглу не у сердца держать нынче станет.

Вороненок рос не по дням, а по часам, и Василиса все быстрее узнавала черты Кощеева товарища, что жил в его тереме, а ее перенес сюда. Неужель чувствовал, что без Василисы ему не жить? Василиса его не спрашивала: мал еще был ворон, юн слишком. Кормила она его не только мертвечиной, но и кровью своей по капле: уж больно слабым вначале был птенец, да на крови поднялся. Вместе с Василисой уже по земле ковылял, того гляди и на крыло встанет.

Василиса ждала.

Она отчаянно тосковала по Кощею. Вроде бы он был рядом, слышно было, как строит он свои хоромы, но ни разу к ним не приходил: уж очень был занят. А Василиса вспоминала хоромы со светелками, с башнями, с подвалом да пристройками и тосковала. Долго Кощей строить будет такие хоромы – не увидит его Василиса, пока выкормыш не полетит.

И, словно понимая ее тоску, ворон рос. Он неловко разводил уже широкие крылья, взмахивал ими, все быстрее ковыляя по земле, а однажды наконец взлетел.

Едва выкормыш скрылся в голубеющем небе, как Василиса поспешила к Кощею. Туда, где белели костями тянущиеся к небу башенки.

Глава 17

В пару взмахов крыльев добралась Василиса до хором и ахнула. Пусть она и помнила их в своем времени, но видеть их только отстроенными да знать, что Кощей сотворил их пусть и с помощью колдовства, но один, – совсем другое дело.

Оставались мелочи: ставни поставить, частокол вокруг двора да крышу на конюшню.

Кощей нашелся рядом со своим творением и выглядел еще более уставшим, чем когда Василиса его покидала. Она хотела усесться ему на плечо, потереться клювом о щеку, дать погладить себя нежным, пусть и твердым пальцам, но не успела.

Дверь хлопнула, и на крыльце появилась девица. «Царевна», – поспешила мысленно поправить себя Василиса. Таких красивых царевен она до сих пор даже во сне не видала. Разве что на куколку ее она была похожа. Кудри золотые, точно солнечные лучики, в косу убраны, да коса почти до земли стелется. Глаза будто васильки синие, губы пунцовые, кожа ровная, а румянец горит, точно солнышко закатное. И не идет – плывет царевна лебедушкой.

Не посмела Василиса на плечо Кощея сесть – на конек крыльца приземлилась, оттуда и царевну видать было, и Кощея тоже.

А царевна спустилась с крыльца и к Кощею подплыла. Смотрела Василиса во все глаза, как Кощей красавицу обнял, а когда целовать начал, так зажмурилась. И пусть знала она, что тысячи лет Кощей живет и до Марьи Моревны в его доме девицы бывали, и после нее тоже, а сердце глупое никак понять этого не могло. Заболело, затужило, словно предал ее Кощей, целуя на ее глазах царевну в уста сахарные.

И не сдержалась Василиса.

Крикнула на прощание «кррррук» с такой болью, что вздрогнул Кощей, оторвался от губ царевны, на нее оглянулся, да только было уже поздно.