И за руку утянул ошеломленную жену в спальню, плотно притворив за собой дверь. Стелла ждала объяснений, хотя и так все уже было ясно. Во всяком случае, главное. Оставались детали.

– Ты только, пожалуйста, выслушай меня, не перебивай, – заторопился муж. – Да, Валерка – мой сын. Он родился весной сорок пятого. Его мать была у нас в полку медсестрой. Восемнадцатилетняя девочка, начитавшаяся книжек, наивная патриотка-комсомолка. Пошла добровольцем на фронт после гибели отца. Она думала, что Советская армия сплошь состоит из героев и благородных рыцарей, а оказалась среди изголодавшихся по женской плоти мужиков. Постоять за себя, как другие женщины в полку, не умела. Я видел, как ей плохо, пожалел и предложил перебраться ко мне в блиндаж, сделать вид, что мы… что она моя… подруга, в общем. Ну, чтобы оградить ее от приставаний. Она согласилась. Поначалу просто вид делали, а потом… Я же тоже живой, не каменный! Три года один.

– От чего оградил, тем и наградил, – съязвила Стелла. – Ты поэтому мне писать перестал?

– Да. Врать не мог, правду написать тем более. Писал, письма получались фальшивые, вымученные. Рвал и выкидывал. И вообще перестал писать.

– Нашел лучший выход. Я с ума от тревоги сходила, живой ли. А у него роман, оказывается, случился!

– Так получилось. Знаю, что виноват. Но дай договорить… А потом во время бомбежки Таю контузило, завалило в блиндаже. Откопали чуть живую, увезли в госпиталь. Позже получил от нее из госпиталя письмо, что беременна. Поначалу даже обрадовался, что ее на фронт больше не пошлют, а отправят домой, к маме, в Пушкин. Хоть живой останется. Весной сорок пятого, накануне демобилизации, получил письмо от ее матери, что Тая родила мальчика, назвала его Валерием. А еще она сообщила, что они очень бедствуют, дом их разрушен, ютятся у чужих людей, голодают. От Пушкина фашисты вообще мало что оставили. Музей, где до войны мать с отцом работали, разграбили. Нет в городе ни жилья, ни работы. Демобилизовавшись, я в первую очередь поехал к ним. От родителей знал, что вы вернулись из эвакуации, живы-здоровы, дом наш уцелел, поэтому сначала туда. Я не мог иначе, отвечал перед совестью своей за эту девочку, за пацана. Обратился к отцу, он по обкомовским каналам помог: и Таю, и ее мать взяли на работу в детский туберкулезный санаторий. Комнату предоставили при санатории, питание там хорошее. Устроил их, сделал все, что смог, а потом уже к вам.

– И все эти десять лет ты жил на две семьи? – с ужасом спросила Стелла. – Эти твои частые командировки в Пушкин на «подшефное предприятие» – это ты ездил к ней?!

– Я ездил к сыну, не к ней, клянусь! Мальчишке же отец необходим! Тая потом замуж вышла, но… не сложилось, развелись. У нее после контузии странности в поведении появились. Все на ее матери держалось, а недавно мать умерла. И это потрясение Таю добило. Совсем слетела, в психушку увезли. Я разговаривал с главврачом – она безнадежна, не выйдет оттуда. И даже если каким-то чудом выйдет, ребенка ей доверить никак нельзя. Валерка остался совсем один. Ты же понимаешь, я не могу допустить, чтобы при живом отце сын попал в детский дом. Ведь ты же сама знаешь, что это такое. Он-то ни в чем не виноват! И так парню досталось за его десять лет – врагу не пожелаешь. Я все понимаю, я виноват перед тобой! Но будь человеком! Пусть Валерка живет с нами. Ну он же сын мой!

– Ты с ума сошел? – глаза у Стеллы округлились.

– Ну а что такого-то? Наши же уже выросли. Василиса без пяти минут невеста… Жилье у нас есть, денег хватает… Люди чужих детей усыновляют. Вон, Филипп с Зиной Наташку Светину вырастили. А тут не чужой, мой родной сын.

– Может, ты еще и мамашу его из психушки сюда привезешь и у нас поселишь? Из человеколюбия, так сказать! Да тебе самому там место! – в гневе Стелла вскочила, забегала по комнате. Она забыла об осторожности; не помня себя от возмущения, бросала Кащееву в лицо оскорбления. Он сидел, понуро свесив голову, ежась под потоком обидных слов. Потом встал, расправил плечи.

– Ну, если ты настолько против, если не можешь понять, простить, то мы с Валеркой уйдем вместе. Я сына не брошу. Вы без меня справитесь, а он нет.

Стелла осеклась на полуслове. Потом повернулась, вышла в прихожую, стала натягивать пальто, шапку, боты. Кащеев стоял в дверях спальни, мрачно наблюдал за ее сборами. На кухне Валерка по-прежнему сидел, склонившись над тарелкой. Слезинки сбегали по щекам и капали на нетронутую яичницу. Из гостиной выскочила встревоженная Василиса.

– Мам, ты куда в такой час? – и тоже схватилась за пальто. – Я с тобой.

– Нет. Дайте мне побыть одной. Не бойтесь, под трамвай не брошусь, подышу воздухом, опомнюсь и вернусь.

Хлопнула за спиной дверь. Стелла оказалась на улице. Московский проспект в этот поздний час был все еще оживлен. Она шла, не замечая морозца, вспоминая отдельные события из их с Валерием жизни. Теперь все выстраивалось в единую, вполне очевидную картину, каждый странный факт получил свое объяснение, и она удивлялась собственной слепоте. Как же она ничего не поняла раньше? Или не хотела понимать? Не вдавалась в детали. Работа, наука… Ей было удобно жить в неведении.

Рядом остановился автобус. Почувствовав, что сильно замерзла, Стелла села в него погреться. Автобус покатил вдоль освещенных витрин, фонарей. Сквозь замерзшие стекла она видела только расплывчатые пятна света. Спросила у кондуктора, куда идет автобус. Оказалось, что на Финляндский вокзал. Там она и вышла. Ноги понесли в сторону бывшего дома. Знакомая аллея. Из снега торчат прутики молоденьких березок. В окне Филиппа и Зинаиды горит свет, значит, еще не легли. В парадном в нос ударил подзабытый отвратительный запах. Шумный лифт поднял на третий этаж. Обшарпанные стены, давно не видевшие ремонта, раздолбанные, многократно чиненные двери – раньше все это было привычным, не замечалось. А теперь, после парадного в их новенькой многоэтажке, бросалось в глаза и в нос.

Стелла нажала зеленую кнопку звонка. Дверь открыла Зиночка, та самая знакомая из районной библиотеки, а нынче жена Филиппа. Из-под халата виднеется ночная рубашка, папильотки на голове прикрыты капроновой косынкой. Стелле стало неловко за поздний визит. У нее неприятности, а друзья при чем? Она уже хотела извиниться и уйти, но Зиночка буквально втащила ее в квартиру. Вскоре они втроем в мягком полусвете