– Я неправильно задал вопрос. Почему он оставил их на яхте? Забыл? Это маловероятно. Только не такие важные бумаги. Потому что он думал, что их никогда не найдут? Возможно, но опять же маловероятно. Потому что он думал, что если кто-то и найдет их, то вряд ли опознает код или попытается разгадать его? Уже более вероятно. Но по-моему, настоящая причина в том, что было бы слишком опасно брать их с собой на борт «Ариадны». Уже один тот факт, что это была бы единственная вещь, спасенная им при крушении, вызвал бы подозрение сам по себе. Поэтому Андропулос решил оставить бумаги на яхте и забрать их позже с помощью водолазов. Он изначально предполагал такую возможность, потому бумаги и лежали не в папке, а в водонепроницаемой металлической коробке. Чтобы достать коробку со дна морского, требуется наличие или доступность водолазного судна. Это просто мои догадки. Я практически уверен, что «Делос» был потоплен случайно, а не намеренно. Вероятно, Андропулос не думал, что водолазное судно понадобится ему и для этой цели. Но зато оно было бы полезно для других целей, например для подъема ядерного оружия с затонувшего бомбардировщика. Те, кто все это задумал, не стали бы обрушивать самолет где-либо в Критском море – это территория между Пелопоннесом на западе, Додеканесом на востоке, Кикладами на севере и Критом на юге, – потому что на большей части этой территории глубина составляет от полутора до семи тысяч футов, то есть слишком глубоко для водолазов. Возможно, предполагалось, что самолет потерпит крушение именно там, где это и произошло. Возможно, это гипотетическое водолазное судно должно было находиться там, где так некстати оказались мы.

– Это маловероятно, но надо проверять все, что только можно, – сказал Хокинс. – Значит, вам хотелось бы знать, есть ли в этих краях водолазные суда, которые базируются здесь, или временно находятся, или курсируют по морю?

Тэлбот кивнул.

– Выяснить это не трудно, – заверил его Хокинс.

– Вы хотите обратиться в Ираклион на Крите?

– Конечно. Тамошняя база ВВС США – наш главный центр электронного наблюдения в тех краях. Они используют АВАКС и другие самолеты с радарами для наблюдения за военными передвижениями СССР, Ливии и других стран. Греческие ВВС используют с той же целью свои «Фантомы» и «Миражи». Я довольно хорошо знаю командира базы. Нужно немедленно связаться с ним. Они либо выяснят это в очень короткие сроки, либо уже владеют информацией. Пары часов хватит.

– Не то чтобы я жаловался, – сказал Тэлботу капитан Монтгомери. В его голосе слышались нотки недовольства. – Но мы прекрасно могли бы обойтись и без этого. – Он указал на группу тяжелых темных облаков, приближающихся с северо-запада. – Ветер уже пять баллов, и нас начинает немного раскачивать. Турагентам это совсем не понравится. Предполагалось, что это будет золотой летний день в золотом Эгейском море.

– Ветер в пять баллов здесь не редкость, даже в это время года. Вот дождь – это действительно необычно. Но похоже, в самом ближайшем будущем нас ждет немало необычного. Прогноз погоды плохой, да и показания барометра не радуют. – Тэлбот перегнулся через бортовое ограждение «Килхаррана» и посмотрел вниз. – И вас это не может не огорчать.

На самом деле корабль Монтгомери вообще не качало. Он стоял, повернувшись на северо-запад, носом к трехфутовой пологой волне, и был совершенно неподвижен, чего нельзя было сказать про поднятый самолет. Из-за того что он был намного короче корабля и на девять десятых находился под водой, он весьма плохо реагировал на волну, довольно ощутимо кренясь взад и вперед и поочередно дергая за тросы, которыми его нос и остатки хвоста крепились к «Килхаррану». Бригаде с резаками на верхней части фюзеляжа становилось все труднее разрезать металл и сохранять равновесие, поскольку вершины волн периодически захлестывали участок, на котором они работали. Им приходилось уделять больше времени заботе о собственной безопасности, чем использованию горелок.

– Меня это не столько огорчает, сколько раздражает, – ответил Монтгомери. – Работа почти не продвигается, да и в хороших условиях она продвигалась достаточно медленно: фюзеляж и особенно поперечные элементы оказались гораздо прочнее, чем ожидалось. Если ситуация не улучшится – а глядя на погоду, я уверен, что не улучшится, – мне придется отозвать своих людей. Им, конечно, ничего не грозит, а вот самолету – очень даже. У нас нет возможности узнать, насколько ослаблены нос или хвост, и мне не хочется представлять, что произойдет, если что-то из этого оторвется.

– Значит, вы собираетесь оставить его на воде на одном буксирном тросе?

– Не вижу, что еще тут можно сделать. Я сооружу веревочную люльку вокруг носа и крыла самолета, прикреплю к ней один канат – тяжелый, действующий как пружина – и оставлю самолет дрейфовать на длине одного кабельтова за кормой. Надо сначала доложить об этом адмиралу.

– Незачем. Он никогда не мешает специалистам делать свое дело. Но мне пришла в голову неприятная мысль, капитан. Что произойдет, если канат оборвется?

– Отправим лодку – разумеется, на веслах, – чтобы поставить самолет на якорь.

– А если и он оборвется?

– Мы проткнем плавучие мешки и затопим самолет. Нельзя позволить ему дрейфовать как попало и ждать, что он всех нас взорвет, как только какой-нибудь корабль подойдет к нам на расстояние слышимости.

– Но если он затонет там, мы не сможем никуда отсюда двинуться.

– Нельзя заполучить все сразу.

– Согласен, – сказал Хокинс. – У Монтгомери нет другого выхода. Когда он начнет?

– В любой момент. Вы бы с ним поговорили. Я сказал, что вы наверняка согласитесь, но мне кажется, он хотел бы услышать это от вас.

– Хорошо, – кивнул Хокинс. – Что с прогнозом погоды?

– Ухудшается. Есть ли новости из Вашингтона, от ФБР или из Ираклиона?

– Ничего. Лишь куча полной чуши от различных глав государств, президентов, премьер-министров и так далее, которые в первое мгновение выражают нам сочувствие, а в следующее спрашивают, почему мы ничего с этим не делаем. Хотелось бы знать, как эта новость просочилась.

– Не знаю, сэр. И более того, мне плевать.

– Как и мне. – Хокинс указал на бумаги, лежащие у него на столе. – Хотите их почитать? Они не знают, что тиканье прекратилось.

– Я не хочу это читать.

– Я и не думал, что вам захочется. Что вы собираетесь делать дальше, Джон?

– Прошлой ночью я мало спал. Вполне возможно, что не смогу выспаться и этой ночью. Так что теперь самое время поспать. Сейчас мне больше нечего делать.

– Блестящая идея. Последую вашему примеру, когда вернусь с «Килхаррана».

Когда около шести часов вечера Тэлбот покинул свою временную каюту и прошел на мостик, небо было таким темным, что казалось, будто наступили глубокие сумерки. Ван Гельдер и Денхольм ждали его на мостике.

– При такой погоде, – заметил Тэлбот, – я уже могу сказать: «Сторож! сколько ночи?»[31] Ну что, все идет гладко и все под контролем, пока Дрейк спит в своем гамаке?[32]

– Мы не сидели сложа руки, – ответил ван Гельдер. – Как и капитан Монтгомери. Бомбардировщик находится примерно на расстоянии кабельтова к юго-востоку. Прыгает на волнах – ветер уже шесть-семь баллов, но, кажется, пока все держится. Капитан Монтгомери повесил на самолет прожектор, точнее, шестидюймовую сигнальную лампу, то ли чтобы убедиться, что он не оторвался от нас, то ли чтобы помешать недовольным захватить его. Хотя трудно представить, откуда здесь может появиться кто-то достаточно глупый, чтобы сделать такую попытку. Я не советую вам выходить на крыло мостика, чтобы лично убедиться. Вас может смыть.

Предупреждение ван Гельдера было излишним. Дождь, падавший с черного свинцового неба, напоминал проливной или тропический ливень, тяжелые теплые капли отскакивали от палубы на шесть дюймов.

– Я понял вашу мысль. – Тэлбот посмотрел на коричневый металлический ящик, лежащий на столе. – Что это?

– Voilà! – Денхольм ухватился за вделанную сверху ручку и сдернул крышку с замашками фокусника, демонстрирующего публике свой последний невероятный трюк. – Pièce de résistance![33]

Предполагаемая панель управления в верхней части ящика, напоминающая довоенное радио, была на редкость невзрачной и старомодной, с двумя калиброванными циферблатами, несколькими ручками, кнопкой