сел напротив Эрика и впервые за все время посмотрел на него. Даже так его лицо скрывала тень, и ничего нельзя было разглядеть. Кроме его глаз, в которых, как показалась, горел огонь.

– Где я? – спросил Эрик, собрав крупицы храбрости воедино.

Музыка, полная тоски и глубокой грусти, разлилась по комнате, словно живая, окутывая пространство тонкими звуками. Казалось, мелодия была самой душой человека, его тайной болью, которую он не мог выразить словами.

Стены крохотного домика окружил туман. Он проник в каждую щель, заползая, как будто хотел поглотить все вокруг. В ту же секунду пол, казалось, исчез под ногами, словно его никогда и не было, а вместе с ним растворилась и крыша. Вокруг осталась лишь серо-белая бездна, где исчезли границы реальности. Только печальная мелодия флейты продолжала звучать в воздухе, паря над бездной, как последний осколок знакомого мира. Все ароматы леса исчезли, оставляя только запах горящего в печи дерева.

Туман обратился в плотный дым от огня, а затем рассеялся, перенося Эрика в иной мир. Незнакомец был рядом. Как художник кистью, он писал историю своей жизни музыкой. Каждая нота превращалась в часть окружающей реальности.

В обратном движении и против всех законов природы Эрик следил за жизнью незнакомца от текущего момента к его началу. Он с трудом улавливал суть того, о чем через музыку рассказывал человек.

Всего лишь на миг он оказался в темном зале, где на каменных стенах в золотых канделябрах тихо горели свечи. С потолочной балки свисала петля виселицы. Под ней на коленях с опущенной головой сидел мужчина, обреченно ожидая своей судьбы. Однако Эрик не стал свидетелем исполнения приговора – дым окутал его и перенес еще дальше в прошлое. Когда он вновь пришел в себя, вокруг уже бушевал всепожирающий огонь, хаотичный и бесконтрольный, заполняющий пространство вокруг, как живое существо, готовое уничтожить все на своем пути.

Огонь казался настолько реальным, что Эрик закричал от страха. Ему казалось, что языки пламени, следуя звучанию флейты, тянутся к нему, чтобы содрать с него кожу и спалить его кости в прах.

Тут же мелодия прекратилась, вслед за ней исчезли видения, и Эрик провалился в черный омут пустых сновидений. Ощутив под собой холодный деревянный пол охотничьего домика, он немного успокоился.

– Хорошо, – прокряхтел человек, – ты мне пригодишься.

После этих слов тонкая нить, связывающая Эрика с реальностью, лопнула, и мальчик растворился в темноте.

5

В полдень главный церковный колокол отбивал ровные глубокие удары, разливаясь над городом. Люди постепенно собирались в небольшой церкви, в которой служил отец Матиас.

Церковь была сложена из темного камня, с небольшим куполом и одиноким крестом, венчающим крышу. Она находилась на небольшой возвышенности, окруженная старыми деревьями, чьи скрученные ветви нависали над церковным двором, создавая ощущение уединенности.

За церковью начиналось кладбище с покосившимися могильными плитами, поросшими мхом. Каменная дорожка вела от ворот к двери, выложенной из старого дерева, обитого железом. Люди, медленно подходя, вступали в полумрак, где пахло воском и старым деревом.

Уже внутри они садились на скамьи из темного дерева и обращали взор на кафедру, где в окружении нескольких зажженных свечей стоял скромный алтарь с крестом на задней стороне.

Последние воскресные службы проводил молодой диакон, замещающий святого отца. Но, как шептались люди, сегодня сам Матиас будет читать свою проповедь. И пусть наступила только пятница. В такое время можно увидеться с Богом и лишний день в неделе.

Постепенно зал заполнился, а те, кому не хватило места, встали у стен под мягким светом, бьющим сквозь высокие витражи. Только одна скамья оставалась пустой и предназначалась для членов совета, которые в этот раз зашли в зал последними под суровые взгляды горожан.

Диакон попросил тишины, скорее следуя правилам, потому что народ и так находился в безмолвном ожидании. Затем, ведомый под руку Гретой, вошел отец Матиас, и люди встали со своих мест. В тишине, наполненной шорохами тканей и скрипом дерева, святой отец, не произнеся ни слова, поприветствовал всех дрожащей рукой. Толпа встретила его легким поклоном, все расселись по местам. Отец Матиас взял из рук Греты кубок, сделал несколько глотков и вернул его настоятельнице не глядя.

Трижды постучав по трибуне ладонью, он захлопнул Библию и окинул прихожан суровым взглядом из-под нависших бровей. Глаза, полные глубокой печали и усталости, казалось, проникали в самую суть каждого присутствующего. Церковь замерла в тишине, никто не решался пошевелиться, ожидая его слов.

– Вера… – начал он медленно, делая паузу, чтобы вес каждого слова осел в воздухе. – Вера не всегда приходит к нам легко. И в этот темный час испытаний, когда наши сердца дрожат перед неизвестностью, нам нужно помнить, что сила веры в нашем единстве.

Матиас снова взглянул на прихожан, словно проверяя, понимают ли они его.

– Но вера не может жить без покаяния! Мы все грешны, ибо привел нас в мир именно грех! – Он говорил с такой силой, что казалось, сам воздух в церкви тяжелеет от его слов. – И лишь через покаяние мы можем обрести путь к свету. Но помните, что покаяние – это не просто слова, это деяние!

Отец Матиас поднял руку, подчеркивая важность каждого произнесенного слова, и вновь окинул взглядом собрание. Тишина снова воцарилась, но теперь в ней чувствовалось напряжение.

– Я покажу вам силу своих слов. Ибо я грешен и хочу исповедаться перед вами и перед самим Господом Богом!

Шепот пошел по рядам. Матиас видел, что некоторые из членов совета начинают переглядываться. Но отступать он был не намерен. Другого шанса может и не быть.

– Я позволил злу случиться, позволил отравить нашу землю, но я тогда был слишком юн. Я верил людям и верил в благие дела. Но дьявол обвел меня вокруг пальца. Он воспользовался общим горем, чтобы найти себе слугу и его руками вершить жестокость на земле.

Среди собравшихся нарастало волнение. Не таких речей они ждали в этот день.

– Но я был молод, – голос отца Матиаса дрогнул, надломился, словно в спину вонзили кинжал, он стал говорить тише. – И я был среди тех, кто на зло решил ответить злом. – Он осунулся и еще больше побледнел, губы задрожали. – Я провел следующие сорок лет в покорном служении, лишь бы искупить этот грех, я до сих пор слышу их голоса каждую ночь, я до сих пор вижу, как… – Он наклонил голову и руку прижал к сердцу.

В тот же миг судья бросился к нему вместе с госпожой Ларсен.

– Что с вами? – Олаф подхватил его на руки. Отец Матиас тяжело дышал, но продолжал что-то тихо шептать.