Олаф ответил ему взглядом, полным уверенности:

– Еще как!

– Я тебе верю. – Карл хлопнул ладонью по массивному столу, звук эхом отразился от деревянных панелей стен. – Тогда начнем с Арне.

Заручившись поддержкой полицейского Хансена, они быстро покинули кабинет мэра и направились к музыкальной мастерской, которая находилась на краю Гримсвика. Улицы города были пустынны, но на площади прямо перед церковью жизнь кипела. Люди с каменными, полными тревоги лицами готовились к похоронам отца Матиаса. Общим решением было принято, что затягивать церемонию не стоит – тело должны предать земле уже на следующий день. Все, кто желал проститься с отцом Матиасом, могли сделать это до заката, навестив его в церкви.

Огибая площадь, чтобы лишний раз не попадаться на глаза жителям, Карл, Олаф и Лейф вышли на ближайшую к лесу улицу. Здесь царила суета другого рода. Жители домов, расположенных ближе к окрестным лесам, с шумом собирали вещи, заколачивали окна и двери. Суеверный страх перед происходящим – смерть священника, странные слухи и необъяснимые события – гнал их из родных мест.

– Они бегут, – тихо заметил Лейф Хансен, оглядываясь на происходящее.

– Вряд ли кто-то их за это осудит, – добавил Карл, устало потирая лоб.

Подойдя к музыкальной мастерской, они остановились у дома в два этажа. Окна были занавешены, а двери плотно закрыты. Складывалось ощущение, что здесь никто и не жил.

– Неужели он уже уехал? – озвучил общие мысли Олаф.

– Не думаю, – неуверенно ответил Карл и со всей силы постучал в дверь.

Не дожидаясь ответа, полицейский постучал следом.

– Сбежал, – произнес он язвительно, – никогда мне не нравился этот француз. Уж больно нежный для нашего края.

Тут же, опровергая его слова, с той стороны послышались шаги и скрипнул засов. Дверь медленно отворилась, и в щели возникло испуганное лицо Арне.

– А, это вы? – удивился он. – Я не ждал вас так рано… – Его глаза бегали. – Вы пришли осмотреть мастерскую? Она пока не готова.

Пренебрегая нормами поведения, Лейф грубо толкнул дверь, отпихнув хозяина дома.

– Мы войдем, – сухо заявил он, переступая порог.

Следом вошли мэр Карл Ольсен и судья Олаф Берг. Повинуясь силе и власти, Арне невольно отступил, позволяя незваным гостям войти внутрь своего скромного жилища. В доме царил яркий свет: по углам горели лампы и свечи, расставленные так, чтобы прогнать даже самые малейшие тени. Пламя мерцало, отбрасывая неровные отблески на стены, и на мгновение показалось, что дом был слишком ярко освещен для столь небольшого помещения.

Карл указал на это Олафу, и тот едва заметно кивнул.

– Господин Грунланд. Мы бы хотели обсудить ваш отъезд, – сказал мэр Ольсен, ища глазами, куда бы сесть.

Арне любезно предложил ему занять свое кресло в гостиной. Остальных он усадил на диван, а сам взял себе старую табуретку.

– Где ваша супруга и дочки? – спросил Олаф, осматривая залитую светом комнату. В расставленных свечах дрожали огоньки, точно повинуясь общей напряженности.

– Они в Тронхейме, старшая захотела навестить бабушку, – выпалил он без запинки.

– Не знал, что у вас там родственники, – сказал Карл.

– Вы же знаете, ищите Францию, она везде, – нервно усмехнулся Арне. – Каждый раз, знакомясь с новым французом, я думаю, а не брат ли он мне, а как сложно в молодости не попасть на кузину…

– Не отвлекайтесь. – Карл махнул рукой, – Почему вы покидаете город?

При таком ярком свете было видно, как напряжены лицевые мышцы, чтобы не показать ни одной лишней эмоции. Но нельзя было утаить ледяного страха в красных воспаленных глазах.

– Потому что мне страшно, – сказал Арне. – Я боюсь, что город уже не спасти. Он, как корабль, что медленно идет ко дну. Не я его капитан…

Словно ожидая оваций, он театрально отвел взгляд и опустил голову.

– Если вас не заботит судьба города, то почему вы просили не закрывать мастерскую? – спросил мэр.

По телу мастера прошла едва заметная дрожь. Его правый глаз одолел неконтролируемый тик. Он посмотрел на судью, затем на полицейского и вернул взгляд на мэра.

– Эта мастерская работала до меня и носила имя другого мастера. Вот я и пожелал, чтобы дело это не прекращалось. Пусть инструменты, рожденные здесь, радуют слух любителей музыки по всему миру.

– А кто владел мастерской до вас? – удивился Карл.

Пятнадцать лет назад Карл прибыл в Гримсвик, желая попробовать свои силы в новом месте. Спустя пять лет местные жители увидели в нем лидера и избрали его законным представителем, доверив управление городом. С самого первого дня Карл знал о мастерской Грунланда, где Арне вместе со своим старшим братом трудились над созданием инструментов. Но прошлый год был особенно тяжелым для Арне – его брат скончался, оставив его единственным владельцем мастерской.

– Вы не знаете? – Арне вновь посмотрел на судью с полицейским. – Мастерской, как и лесопилками, да и всем остальным, владел господин Форсберг.

– Музыка была его любимым увлечением, – немного виновато добавил Лейф.

– Что было, то прошло, – отрезал Олаф. – Вы не можете покинуть город, господин Грунланд, – строго сказал он, возвращая разговор в изначальное русло.

– Вы не сможете мне помешать, – резко ответил Арне, – иначе я обращусь за помощью к господину Хокану!

После того что услышал Карл про мастерскую, он упустил нить разговора. В мыслях рождались вопросы, на которые он не находил ответа. Пропажа детей обернулась для Гримсвика огромной проблемой. Будто эта история высвободила старых призраков, дремавших во тьме, словно перевернули старое гнилое полено, под которым засуетилась жизнь.

– Что вы знаете о пропавших детях? – спросил Карл, перебив спор мастера и судьи.

– Я лишь делаю инструменты, – ответил Арне, – и потому я хочу уехать, чтобы продолжить свое дело. И вам я желаю того же. Город уже не спасти.

7

Впервые Грета не кричала на детей. Смерть отца Матиаса явно ударила по ней сильнее, чем кто-либо мог ожидать. Харальд даже почувствовал к ней невольную жалость. Ее лицо, обычно строгое и холодное, теперь покрывали красные пятна: следы долгих неконтролируемых рыданий. Она вошла в комнату без привычного фартука. Говорила рассеянно, смотрела в пустоту, и казалось, дети видели ее в таком виде впервые. В походке, прежде полной уверенности, чувствовались слабость и дрожь. Грета не огрызалась, не бросала резких замечаний и не раздавала подзатыльников, как это часто бывало. Вместо этого она негромко, почти шепотом попросила детей вести себя тише, объяснив, что всю неделю в приюте будут держать траур по отцу Матиасу.

В конце, с трудом сдерживая слезы, Грета добавила, что следующим утром они займутся уборкой комнаты святого отца. Несколько месяцев он запрещал убираться там, предпочитая оставлять все на своих местах. Но теперь, когда его