самые, что некогда создавали прекрасные инструменты, теперь источали запах сгоревшего трупа.

На втором этаже своего дома, окруженный светом ламп и свечей, он сидел на полу, подобрав под себя ноги. Флейта, только что созданная из кости, лежала перед ним в футляре из красного дерева с мягкой бархатной обшивкой.

Солнце давно село, и город погрузился во мрак ночи. Плотные тучи закрыли собой небо, лишив Гримсвик лунного света. Арне смотрел сквозь окно и не видел ничего, кроме плотной черной завесы.

Внезапно в комнате стало ощутимо холоднее, и свет ламп и свечей начал медленно гаснуть, как будто кто-то вытягивал из них жизнь. В последний миг, перед тем как огоньки свечей окончательно потухли, он услышал слабую болезненную мелодию, полную фальшивых нот.

Комната погрузилась в почти абсолютную тьму. Арне почувствовал, как его дыхание сбилось. Звук, темный и холодный, заполнил комнату. На первом этаже послышались тихие шаги, но о его присутствии мастер Грунланд узнал раньше. Оно было неуловимым, но неоспоримым. Воздух, казалось, вибрировал, как будто мир приглушил звуки и свет в угоду этой сущности.

Арне мгновенно упал ниц, моля только об одном: не видеть его лица, не встретиться с его проклятым взором. Сердце стучало так громко, что он не слышал ни шагов, ни дыхания духа, но чувствовал, как он приближается. Страх сковал Арне, запрещая телу двигаться. Перед ним лежал инструмент, и это было все, что требовалось от него.

Затаив дыхание, он ждал, когда дух возьмет свою часть сделки и исчезнет. Семь, всего семь! Так почему же? Только об этом и думал Арне. Вдруг он почувствовал, как сущность, вместе с жуткой мелодией проникает в его сознание.

В отголосках памяти он наблюдал за его семьей, за дочерями, что так славно играют Бетховена в две скрипки.

– Прошу, не надо, – сквозь слезы прошептал мастер. – Лучше я.

Тварь покинула сознание, оставив после себя ледяную пустошь.

Окруженная дымом тень медленно обвила флейту. Арне невольно зажмурился, лишь бы ничего не видеть. Сердце истерично билось, заполняя каждую клетку его тела животным страхом. То, что тянулось к флейте, не принадлежало этому миру.

Но внезапно музыка сменилась. Странные и нестройные звуки, лишенные всякой гармонии, уступили место неописуемо красивой мелодии. Это была не просто музыка, это была чистая магия, наполненная светом, который вытеснил тьму из его разума. Комната словно украсилась теплом и яркостью.

Арне медленно открыл глаза. Его дочери стояли посреди комнаты, их маленькие пальцы нежно касались струн скрипок. Лица девочек светились искренней радостью, их глаза излучали невинность и счастье. Все в комнате, от углов до мебели, было залито белым сияющим светом, который казался чуждым этой темной ночи. Вокруг него в воздухе плясали глиняные безмолвные лица других детей с пустыми глазницами и сшитыми ртами.

Он радовался чудесному моменту, чувствуя, как тепло разливается по его груди. Но где-то глубоко внутри затаилось беспокойство, крошечный колокольчик тревоги, который шептал, что эта картина слишком прекрасна, чтобы быть настоящей.

– Пойдем с нами, – сказали они дружно звонкими голосами, и Арне поднялся на ноги.

Девочки, подхватив отца за руки, вывели его на балкон.

– Ты должен это сделать сам, отец, – сказала старшая.

– Ты же не желаешь нам зла? – добавила младшая.

Нет, он не желал им зла и знал, что в душе своей несет проклятие, способное отравить их юные, ничем не испорченные жизни. Чарующая мелодия утопила в себе все звуки природы, даже заглушив его собственные мысли. Перед ним исчез ночной Гримсвик, забрав с собой леса, холмы и горы. Был только он, его девочки и балкон, с которого еще недавно он отдавал указания по погрузке инструментов.

– Ну же! – сказала старшая.

– Не бойся! Ты у нас самый смелый! – добавила младшая.

«И правда, самый смелый», – подумал Арне, стоя на карнизе. Второй этаж. Не так высоко. Если прыгнуть ногами вниз, то можно отделаться переломами. Так не пойдет.

– Все правильно! – сказала старшая.

– Вниз головой! – добавила младшая.

«Ради дочерей», – подумал Арне Грунланд и без тени сомнения прыгнул с балкона вниз головой на каменную тропинку. Воздух захлестнул его, холодные потоки скользили по лицу, но внутри было удивительно спокойно. Это жертва ради тех, кого он любил больше всего на свете.

В конце раздался хруст и наступила темнота.

Глава 5

1

Этот день вошел в историю Гримсвика как самый противоречивый. С одной стороны, город оплакивал потерю мастера Арне Грунланда, который последовал за упокоившимся отцом Матиасом. Но, с другой стороны, по городу разнеслась радостная весть – пропавшие дети вернулись. На рассвете настоятельница Грета сообщила о чудесном появлении детей госпоже Ларсен. Та поделилась с Анной Берг, и, как это бывает, через час об этом говорили в каждом закоулке.

К полудню у огромных ворот приюта, запертых на замок, собрались родители. Они стояли в ожидании и следили за окнами и дверью. Полицейский Хансен пока никого не пускал внутрь. Хотя даже ему не терпелось узнать подробности. Госпожа Ларсен, настаивая на осторожности, решила сначала осмотреть детей и убедиться, что с ними все в порядке, прежде чем вернуть их семьям.

Найденных детей увели в отдельный зал. Странный вид не позволил оставить их вместе с остальными. Их лица осунулись, глаза заполнила безжизненная пустота, будто в них угасла всякая искра. Бледная и неестественная кожа напоминала воск, словно из леса вернулись копии, созданные рукой загадочного скульптора.

Самое жуткое было в том, что никто из этих детей не произнес ни слова с момента возвращения. Они молчали, держали друг друга за руки и послушно следовали указаниям взрослых. Ни один из них не выражал ни радости, ни страха – только безмолвное подчинение, что казалось еще более пугающим.

Вместе с Гретой и другими воспитателями госпожа Ларсен осмотрела каждого из них. Она проверила их сердцебиение, дыхание, и, казалось бы, все соответствовало норме. На первый взгляд они выглядели живыми, но кое-что тревожило ее сердце: от детей веяло легким холодом. Их руки и ноги оставались ледяными, несмотря на все попытки согреть их. Шерстяные перчатки, теплая обувь, даже укутывание в одеяла и нахождение рядом с камином не изменили их состояния – холод никак не отступал. Лишь несколько глотков медовухи смогли окрасить румянцем серые щеки.

Но молодые сердца все еще бились, хоть и медленно, и это внушало слабую надежду. Ингрид и остальные надеялись, что с течением времени дети придут в норму. Жизнь залечит душевные раны и наполнит их юные организмы теплом.

Фрида пришла к воротам приюта в числе первых. Ее глаза, полные