в своей душе. Однако дети так сильно увлеклись игрой, что не замечали ее. Они продолжали веселиться, словно жили в отдельном ярком мире, где не существовало печалей и тревог.

Но даже так ее материнское сердце трепетало. Она чувствовала, как радость за них постепенно переполняет ее. Их живость, их смех, их движения – все это дарило надежду. Раны и боль, которые недавно были ее постоянными спутниками, начали медленно исчезать, уступая место светлому чувству благодарности. Ее дети вернулись такими, какими она их помнила – радостными, энергичными, полными жизни.

Но вмиг ее настроение переменилось. Одно действие обеспокоило ее сильнее, чем следовало. Ее дочь подошла к окну и открыла его, впуская в комнату ночной морозный воздух, наполненный серым пеплом.

– Ну же, надевайте свои маски, – весело произнес ее младший сын, и старшие последовали его совету.

Лица скрылись за белой глиной, где вместо глаз зияли черные дыры, а рты сшивала толстая грубая нить. Маски настолько сильно прилипли к детям, что, казалось, срослись с ними навсегда. В своих ярках одеждах дети походили на безвольных арлекинов, что собирались на городскую ярмарку.

Смех прекратился.

Фрида хотела подбежать, сорвать с их лиц это проклятие, но не смогла. Как и в прошлый раз, она лишь наблюдала за тем, как ее дети покидают дом.

Они вышли на улицу, где встретились с такими же детьми из соседних домов. Та самая шестерка, что вернулась из леса, теперь ходила по домам, приглашая других детей присоединиться к их шествию. Открыв дверь и пустив в дом мелодию, дети не могли уже отказаться.

К двум часам ночи центральная улица, ведущая от площади к церкви и Дому Матери, наполнилась странной процессией из детей, которые, будто ведомые невидимой силой, шагали сквозь ночь.

Дети двигались в темноте, словно тени, освещенные лишь слабым светом фонарей, что с трудом пробивали черную завесу. Они медленно и беззвучно шагали между домов. Каждый из них напевал мелодию, и их голоса сливались в единый поток. Эта музыка звучала непрерывно, накатывая волнами и наполняя улицы. В унисон они воспроизводили простую, но жуткую мелодию, словно были связаны между собой невидимыми нитями. Каждый шаг был размеренным, а их взгляды, застывшие под масками с пустыми глазницами, устремились вперед.

Маски, сросшиеся с их лицами, напоминали смертные лики погребенных. Их тела покрывали яркие, но чуждые этому месту праздничные наряды. Эти костюмы сверкали в свете тусклых фонарей, придавая процессии жуткую театральность, как будто они были актерами в мрачной пьесе.

Родители беспомощно наблюдали за происходящим из окон своих домов. Никто из взрослых не мог выйти наружу. Казалось, волю сковала странная сила, что наполняла собой пространство. Женщины молча плакали, а мужчины стояли, сжав кулаки. В их сознании родилась новая правда, их дети больше не принадлежат этому миру.

Последние ночи не приносили Харальду облегчения. Бессонница терзала его разум, и мысли кружили в голове, мешая найти покой. Его одолевала тревога не только за свою жизнь, но и за судьбу Эрика и остальных детей, с которыми столкнулся той злополучной ночью в лесу. С тех пор никому не разрешалось вступать в контакт с этими детьми. В глубине души Харальд чувствовал, что это к лучшему.

Их странное, будто неживое состояние пугало его. Он не знал, как объяснить, но они стали чем-то другим. Возможно, эта странная перемена была заразной. В деревне ходили слухи о болезни, что покоилась под руинами замка на болотах. Говорили, что этот недуг не щадит никого, кто осмелится вступить на проклятую землю. Если же детей действительно держали в этих местах, то они легко могли подхватить эту болезнь.

Первое, что он услышал – это хор детских голосов. Они звучали приглушенно, словно доносились издалека, а слова терялись в слабых нотах. Мелодия была странной и завораживающей, пробирающей до глубины души, заставляя сердце биться быстрее.

Любопытство постепенно завладело им. Не в силах игнорировать таинственные звуки, он медленно поднялся на второй этаж. Оказавшись перед окном, он прижался лбом к холодному стеклу и взглянул на город.

Вдалеке, освещенный тусклым светом окон домов, в их сторону двигался мрачный парад. Вокруг сужались тени, а с небес падали черные хлопья снега.

Со временем Харальд смог разглядеть в этих таинственных фигурах детей. Затем он услышал мелодию флейты, что наполняла собой мир за окном, но никак не была способна проникнуть внутрь. Этот призрачный звук очаровал его, нашептывая сладкие детские грезы. Харальд толкнул окно, но оно не поддалось. Все окна после пропажи Эрика заколотили. Но оставалось еще одно. Там, на чердаке. То самое окно, через которое он тогда выбрался. Мелодия просилась внутрь, и только Харальд мог помочь ей.

Он двинулся на чердак, но, выйдя в коридор, потерял невидимую связь с жутким музыкантом. В этот же миг мальчика одолел страх. Только что он стал свидетелем странного события, которое никак не мог объяснить. Но понял одно – окно открывать нельзя!

Стоя в коридоре, Харальд не знал, как поступить, поэтому направился к Грете, но та была в оцепенении. Настоятельница застыла в вечной молитве. Лишь ее глаза все еще могли общаться с ребенком, но ничего, кроме страха, Харальд в них не увидел.

Тогда он спустился вниз, надеясь разбудить остальных детей, но остановился на последней ступеньке. Вдалеке было слышно, как кто-то изо всех сил колотит в дверь. Дети пришли к Дому Матери и теперь стучались, требуя впустить их внутрь.

Сердце на миг остановилось, а потом забилось с новой силой. Теперь к стукам добавился недовольный голос. Похоже, Виг проснулся и открыл дверь, впуская детей.

– Что за черт! – только и успел выругаться он, прежде чем присоединился к параду.

Следовало спрятаться как можно надежнее.

Харальд бросился на второй этаж, надеясь, что лестница, ведущая на чердак, укроет его. Она далеко от окна и открытой двери, так что музыка его не достанет, другие дети не найдут.

Сначала он старался идти тихо, чтобы не привлекать внимания шумом, но, услышав позади себя топот десятка пар ног, ускорился. Поглощенный страхом, он бежал к лестнице. А мелодия, которую напевали дети, ни на метр от него не отставала.

Наконец он добежал и постарался сдвинуть спасительную доску в сторону. Только сейчас он вспомнил, что собственными руками забил в нее дюжину гвоздей, пообещав настоятельнице, что больше никто не спрячется от ее глаз.

Его укрытие стало бесполезным по его же вине. Судьба сыграла с ним злую шутку! В отчаянии Харальд обернулся, надеясь увидеть, что коридор все еще пуст и он сможет сбежать, но ошибся. Позади него стояли с безмолвными белыми лицами дети. Их