Рауль не взял сегодня в рот ни капли, все чародейские навыки были при нем и подчинялись без усилий — но другой маг, дернувший его петлей за ногу, этого не ведал. Четверть часа назад очень многие сочли лейтенанта Дийениса едва стоящим на своих двоих. Кто-то нашел это время удачным — легко утопить недотепу в студеной Дивине, куда он во хмелю мог пасть и сам, припомнив юные забавы.

И в этом случае — злодей сегодня восседал с ним за одним столом. О, дивная душевность посиделок!

Семья надзорщика как будто не имела слуха к магии, значит — «свои», из команды. Все пятеро слыхали про ракушки, все чуяли благоухание за метр от него. Четверо из них всерьез владели магией. Впрочем, «лучший из снабженцев Ладии» тоже мог припасти артефакт, управлявший петлей.

Рауль развеял шлем, чарами помог себе держаться на воде без шума и потаенно выглянул из-под моста. Город казался все так же безлюден, и с этой диспозиции между домов по берегам не видно было признаков злодея. Да и стал бы тот ждать, пока его заметят в этой светлой ночи! Из-за угла достал магическим потоком — а нынче подлеца не сыщешь и с огнем.

Кому же досадил меланхоличный навигатор?

Капитан Бердинг его презирал, но — топить? За две седмицы до начала настоящих трудностей? Абсурдно.

Лекарь? Мага с ним не связывало будто ничего — Рауль не имел привычки болеть, а господин Алваро в ответ не лез к нему дружиться. Несколько слов за офицерской трапезой в кают-компании — все, что их объединило.

Интендант Ирдис, конечно, мог устроить это покушение мудреным артефактом, но причин для его ненависти маг тоже не нащупал. Никаких грехов он за снабженцем не видал, и удалять Рауля как свидетеля причины не было.

Картограф Оскарис? Что там в голове болтливого очкарика — Бог весть! — но кошек между ними не шныряло.

Зато Мартьен завидовал почти открыто.

Даже пеняя Раулю пороки, капитан признавал за ним и мастерство, и рвение. На этом фоне второй навигатор поблек, хотя он вовсе не был плох — неловкого бы в экспедицию не взяли. Легко ли сознавать себя дублером виртуоза, но пропойцы? Какое оскорбление для профессиональной чести гордеца! Рауль еще полез осаживать его перед приятной барышней, точно красуясь пониманием вопроса и навыком ныряльщика.

Мог ли Мартьен мстительно отправить его занырнуть и теперь? Глядите, мол, как ваш Дийенис ладен и хорош, когда багром подтянут к берегу день эдак на четвертый.

«Пожалуй, что мог», — без радости примерился Рауль.

Хваленое товарищество на «Императрице»! Он содрогнулся от мерзкого чувства внутри.

Впрочем, и не только от него. Лед еще бился у высоких берегов, и к ногам в студеной речке мгновенно подбиралась немота. Сапоги тянули вниз и через магию, а поддержание тепла тянуло силы. В глаза преступника он взглянет утром, тогда и будет время выводов, пока — сушиться чарами, только на сушу лучше выбраться подальше, где реже лепятся дома и нет свидетелей.

Подозреваемый пускай сочтет, что преуспел. От жителей в окнах яркое зрелище тоже спокойнее скрыть — крылатой славой пьяницы маг сыт и без того.

* * *

Эмма Гордеевна Дийенис, вдова, сама себе хозяйка, отпустила служанку дремать в закуток и проходила маленький одноэтажный дом дозором уже четвертый раз. Обыкновенно леди не была настолько бдительна (то есть хватало и трех), но нынче что-то не давало ей остаться в спальне и облачаться ко сну.

«В печь не подборосили? — искала она эту зудящую мимо сознания мысль. — Арфу не накрыли?»

Однако, элланская арфа, единственная роскошь, спала под белой кисеей, две печи дарили майской ночи тепло, все лампадки были поправлены и (Эмма глянула в окно) мослы от ужина лежали в миске верной старой Альмы, усердно охранявшей приусадебный покой.

Эмма задернула зеленую портьеру, оправила складку внизу и готова была признать за собою ошибку, когда входную дверь встревожил стук.

Вдова нахмурилась — лай ушей не достигал, напротив, Альма скулила не то радостно, не то ужасно жалко. Если к усадьбе прорвался грабитель, он — маг.

«Пропадай моя арфа», — попрощалась хозяйка.

Со стены взяла старую мужнину шпагу для весу, распрямила плечи и отправилась встречать судьбу сама, не кликнув и служанку.

Гость прошел сени без приглашения и постукивал тихонько в самые двери прихожей. Вдова Дийенис отворила с лихой смелостью — ясно, что именно эту встречу предвкушал ее неясный зуд, так нечего таиться!

Прежде всего глаза вдовы уперлись в лацкан темно-синего мундира. В сумраке сеней она не различила звание, зато обильно различила дух реки и глины, украсившей сукно по рукавам. Вскинув очи выше, вгляделась в лицо посягателя на арфу — его смущенная улыбка переходила в полоску грязи на щеке, глаза, однако, были озорны и влажны.

— Вот, матушка, — развел руками гость. — явился в блеске славы.

Шпага в ножнах грохнула о половицы, оставив там зазубрину для памяти.

— Рауль?..

Эмма Дийенис и забыла, что еще способна так обильно плакать. Могла ли глина помешать ей подтянуться к шее сына и висеть на ней минуту, то обмирая от негаданного чуда, то сомневаясь вновь? Уж сколько раз она принимала за правду свои трепетные сны! Сколько лет не видела лица, в котором прежде знала каждый штрих и каждую привычку!

Впрочем, благоухание реки было странным даже для сбивчивых грез. Эмма, наконец, оторвалась, шагнула назад и осмотрела сына снова. Слезы стиснули ей голос, но проницательного взора не отняли и они — маскарад он все-таки избрал пречудный.

— Ты купался?

— Так вышло, — мальчишкой замялся Рауль. — Обсушился кое-как, но дальше… Простите, матушка, где в вашем царстве натопчу — с утра натру до блеска.

Растерянность хозяйки миновала в тот же миг.

— Ийа! — вскричала она, пугая мышь за стенкой. — Баню!!

— Не Лили? — спросил Рауль.

Он вглядывался в милые черты и невольно удивлялся, отчего на них растут морщинки.

— Лили при муже, второе дитя нянчит. Теперь мы управляемся вдвоем. Ийя! — Эмма бросилась будить покойно спавшую ровесницу-прислугу.

Баню в дворе Рауль помог топить и сам — магу быстрее. Молил обеих женщин хлопотать потише — соседям до утра визита знать не следует. Они внимали, как могли, Ийя почти не гремела ведрами, таская из колодца воду и почти не охала, ликующе косясь на господина. Помнило сердце, как здесь же ночами стирала ему пелены, потом — загвазданные во дворе рубахи, а последние несколько лет крахмалила сорочки и даже начищала сапоги! Все кончилось тогда и ожидаемо, но как-то вдруг: