class="p1">— Нет, Васюш, не надо. М-мне нужно ходить. Нужно укреплять мышцы. Я дойду сама.

— И ты нам расскажешь, что было там, внизу? — спросила в тишине Марина.

— Конечно, — ответила Алина. — Мне н-нужно с кем-то разделить это, девочки. Иначе, мне кажется, я сойду с ума.

Золотое великолепие садов дворца Ши, присыпанное все еще идущим снегом, ошеломило их, пухом спокойствия легло на плечи. Встречали сестер Святослав Федорович и Каролина — одетая в яркую шапочку и пуховик-безрукавку.

Над телепортом и дорожками переливались невидимые, запитанные на амулеты, щиты, припорошенные снегом.

— А я знала, что вы придете, — крикнула младшая Рудлог радостно и побежала к ним на виду у невозмутимых гвардейцев в шерстяных восточных шинелях поверх традиционных одежд. — Я днем задремала и увидела, что из этого телепорта вылетают пять красных соколиц. Ну и кто это мог быть кроме вас?

Она изо всех сил обняла Алину, так сильно, что она пошатнулась.

— Ты мне снилась. Я еще нарисовала кое-что для тебя, — шепнула Каро ей на ухо, и пошла к другим сестрам. Святослав Федорович после объятий, смахнув слезы с покрасневших глаз, просто взял Алину за руку и пошел с ней к красивому, сказочному павильону, стоящему недалеко от пруда с крутящимся на втекающей в него речке мельничным колесом. И пусть Алина теперь знала, что папа — не кровный, она вцепилась в него, почувствовав себя маленькой девочкой, которая всегда может прийти за помощью и поддержкой к нему. И которая точно знает, что папа ее любит и для папы она предмет гордости, красавица и умница.

— Я слышал, что твоя внешность изменилась, но даже не представлял, как ты будешь похожа на Ирину, — повторил он слова Стрелковского. — Я постоянно думал о тебе, дочка, мы с Каро ходили в храм и молились богам за тебя. — Они шагали по вычищенной дорожке к павильону, любуясь на красногрудых снегирей, прыгающих по кустам жасмина, плотно закрывшего цветки. Их чириканье заставляло улыбаться, а закатное солнце, сверкающее в сыпящемся снегу, — смаргивать слезы. — Теперь, когда вы все тут, когда все закончилось, мы все переживем, правда?

Она не ответила, но сжала его пальцы. Сестры шли впереди и позади — Поля шушукалась с Мариной, Василина и Ани разговаривали с Каро, и все оглядывались на Алинку, и все приноравливались к ее медленному шагу.

— Пап, — сказала она тихо. — Пап, ты же знаешь, что я — не твоя? Вероятно, это через какое-то время станет известно всем…

Он лишь сжал руку.

— Ты — моя, — мягко проговорил он. — Как Поля, как все вы. Я был с тобой с твоего рождения, ты засыпала у меня на руках. Как ты можешь быть не моей?

Сестры замолчали. Они все слышали.

— Я тоже люблю тебя, папа, — выдохнула Алина и, остановившись, обняла его крепко-крепко и поцеловала в щеку. От отца пахло чуть-чуть мятой, чуть-чуть одеколоном, растворителем и красками, и этот запах, знакомый с детства, тоже встроился, уравновесил ее реальность.

Слуги, неизвестно откуда взявшиеся, уже накрыли им стол с чаем, сладостями, бульоном и горячим на маленьких жаровнях, поставили лавки с мягкой обивкой и подушками, и сестры расселись, разлеглись на них. Марина и вовсе заняла целую лавку напротив Алины, напихав вокруг себя подушек и положив голову на ладонь, как серенитка, — и все смотрели на нее и на ее живот так, что она подняла глаза к небу и попросила:

— Давайте поменьше умиления, а? А то я нос себе проколю в противовес. Сегодня мы умиляемся Алинке, вы забыли уже?

Алина не выдержала и засмеялась — все стремительно вставало на свои места. Пол села с одной стороны от нее, отец — с другой, Василина и Ани — с двух концов стола, и к Ангелине под бочок примостилась Каро.

Теплым был этот вечер, несмотря на снежную завесь снаружи. В парке темнело, один за другим зажигались над дорожками огоньки- и не стояли на месте, текли под щитами вдоль покрытых снегом деревьев.

— Это волшебные фонарики, они сами летают, когда так темно, — объяснила Каро сестрам так гордо, будто она сама их придумала.

Алина видела, как посматривает на нее и на Каро Ангелина — и на лице ее появляется очень умиротворенная и счастливая улыбка, какая бывает у всех матерей, когда их дети после долгого отсутствия возвращаются домой. А когда Ани поглядывала в парк, что-то мечтательно-задумчивое проявлялось в ее глазах.

Пятая Рудлог, осторожно пробуя то одно, то другое блюдо — ей приготовили сразу с десяток легких и пресных, — рассказывала о том, что случилось с ней в Нижнем мире. Прямо с момента, как она обнаружила себя под дождем среди луга, по которому неслось стадо тха-охонгов. Большие, сочувственные глаза сестер, внимательные — отца, были ей поддержкой. Долгим оказался рассказ, и то одна, то другая сестра вставала, прохаживалась по столовой, смотрела в окно, обнимала Алину сзади за плечи, снова садилась. Марина, словно задремав с открытыми глазами на скамье напротив, поглаживала живот, и Алина думала о том, насколько мягкой она казалась по сравнению с тем, какой была раньше.

Все они поменялись, не поменялась только их сестринская связь — кажется, еще крепче стала, еще надежнее.

И пусть на одних моментах голос ее дрожал, на других — катились по щекам слезы, а на третьих на губах появлялась улыбка, — она не скрывала ничего, кроме самых уж интимных деталей.

— Макс рассказал мне, кто мой биологический отец, — сказала она, передохнув и отпив сладкого чая. — Это тоже тяжелая история.

Никто из девочек не удивился и слова ни сказал. Да и странно было бы, если бы кто-то об этом уже не догадался. Но все осторожно посмотрели на Каролину.

— Что? — спросила она с вызовом. — Я знаю, что я папина дочка. Откуда еще у меня умения потомков Желтого?

Сестры слушали Алину — и она, ощущая, как спокоен отец, благодарная ему за это, рассказала про Михея Севастьянова и про то, что теперь обязана узнать про него побольше — чтобы узнать и про себя. Рассказывала и дальше, про долину Источника, и свадьбу, и долгое-долгое путешествие на пределе сил, про людей, которые ей встречались, про ее потери и жестокость мира Лортах. И про Макса, конечно же.

Но все равно — разве можно было пересказать все случившееся шаг за шагом, все их с Троттом разговоры, и касания, и опасности, и то, как менялся он к ней от резкости к пронзительной нежности, но всегда, всегда заботился? Защищал ее, не щадя себя, вырывал