Уже ушли в Бермонт берманы во главе с королем, опустели покои магов, и Вей Ши, успев пообщаться с настоятелем Оджи о создании новой обители, тоже ушел в Йеллоувинь — коронацию отца и приготовления к ней он не мог пропустить.

Жизнь возвращалась в свое русло, а Владыка Четери все спал.

Он спал, а жители каждый день приходили утром и вечером к стенам дворца, принося выжившие под похолоданием цветы из своих садов — и теперь вдоль стен лежала еще одна благоухающая стена из цветов. Здесь читали молитвы во здравие Мастера, сюда лили масла, ему поклонялись как божеству, и Нории думал, как изумится этому Чет, когда проснется.

— Но людям нужно проявлять свою любовь и благодарность, и они делают это так, как им по силам, как подсказывает им их сердце, — сказал он Ангелине. — А над любовью не насмехаются, даже если она принимает чрезмерные или несуразные формы.

Ани смотрела на цветы и соглашалась. Еще она думала о том, что это такая коллективная молитва за Четери, и что столько любви, высказанной людьми, рано или поздно его разбудит, вернет к этим самым людям.

— Таким ли он вернется, каким мы знали его? — проговорила она задумчиво. — Возможно ли вообще после подобного остаться собой, Нории?

— Это же Чет, — ответил он, улыбаясь. — Он пятьсот лет провел в горе без стазиса и почти не изменился. Он очень устойчив и мудр, Ани-эна.

Но она видела в его глазах тревогу и понимала, что его слова — это тоже молитва.

Люди смотрели на следы боя на площади, на отверстия от клинков Владыки под оставленной им надписью, и пересказывали друг другу то, что видели немногочисленные остающиеся в городе очевидцы. Так много было людей, желающих узнать, не проснулся ли Четери, что Нории приказал каждый час оглашать от ворот его состояние.

Владыка Четери спал.

И если бы кто-то мог заглянуть в его сны, то узнал бы, что видел он там свое яркое детство, брызжущее синевой небо с белыми облаками и зеленые леса Песков с голубыми озерами и белоснежными городами.

Снег в Тафии, как и по всему миру, потихоньку иссяк к вечеру девятого мая, и к сумерках Белый город успело еще согреть закатное солнце. Тепло стремительно возвращалось в Пески, и снежные шапки на мраморных портиках и лестницах, на крышах и фонтанах таяли так быстро, что к утру от них не должно было остаться ни следа. Хрустальная вода сверкала на солнце, и открывшийся солнцу Город-на-реке сиял, как умытый, как невеста, очнувшаяся от сна.

Нории и Ангелина, вернувшись из города, успели поужинать и навестить Светлану, пообщаться с ней и взглянуть на Чета.

В покоях Светланы было тепло не только от жаровен. Массажистка Люй Кан уж второй день разминала Владыке мышцы — она попросила об этом у Светы, а та и согласилась — вдруг это поможет мужу проснуться? Ворковала над малышом Марком мама Светы Тамара Петровна, а отец Иван Ильич в гостиной хозяйственно подкручивал что-то в коляске, которую в Тафию доставили задолго до родов. Теперь Света гуляла с ней по парку и по городу в сопровождении родных и охраны, а жители, видя ее, кланялись и подходили за благословением. Полубожественное отношение к Чету перенеслось и на его жену и сына, а Светлана, за время жизни в Тафии снискавшая славу доброй и помогающей, казалась людям Тафии достойнейшей из достойных женщин, раз уж ее выбрал сам Мастер.

Сейчас она, отдав бразды правления Нории и Ангелине и полностью занятая сыном, все же хотела знать, что происходит с городом. Дошла она и до родильного дома, где появился на свет Марк, поблагодарила врачей и акушерку.

— Представляете, — поделилась она с Ангелиной и Нории, — над ним все еще стоит щит, созданный Матвеем!

— Твой брат очень силен, — ответил Нории. — Еще несколько десятков лет, и он войдет в число сильнейших магов мира. Кровь Рудлогов в нем способствует этому.

— Жаль, я родилась без магических способностей, — вздохнула Светлана.

— Твоя сила в другом, — ответил Нории с улыбкой. Он все любовался ей и ребенком в кроватке, и поглядывал на Ангелину, которая понимала его взгляды и принимала их. — Ты — тот ровный огонь, который горит в домашнем очаге и согревает таких, как Четери. Ты — свет, на который он возвращается домой, ключ к покою, который ждет его после войны, Света. И сейчас хорошо, что ты говоришь с ним. Он придет к тебе.

— Я очень его жду, — ответила Света тихо.

— Я думала, мужчины-драконы равнодушны к детям, в том числе и своим, — сказала Ангелина, когда они с Нории шли обратно в свои покои. Солнце уже почти село, и сквозь высокие резные окна галереи видны были длинные тени, перемежаемые пятнами красноватого солнечного света.

— Не равнодушны, скорее, не вовлечены, — ответил Нории задумчиво. — Ты знаешь, что у нас принято, чтобы дракон рос с матерью. Он берет имя ее рода и воспитывается ей, а общение с отцом выстраивается как с учителем, если он живет в том же городе, что и мать — лет с шести и до совершеннолетия он раз в неделю, в отцовский день, гостит у отца, а тот показывает всем своим детям что-то новое. Как ловить рыбу в море или как вырезать лук из ветки дерева. А если не в том же, то они могут увидеться раз в год: отец дарит подарок — оружие или украшение, — а воспитывают ребенка мужчины из рода матери или наставники, как у нас был наставник Уми, а у Чета — Мастер Фери. Не каждый брачный полет приводит к появлению детей и не каждая драконица летает ежегодно — нужно вырастить ребенка, прежде чем лететь за вторым, но обычно у взрослого дракона их двое-трое за всю жизнь.

— И у тебя есть? — спросила Ани.

— Нет, — усмехнулся Нории. — Так вышло, что дети у меня были только от человеческих женщин. А вот у Чета есть. Двое из них летали со мной в Инляндию. Еще одного ты знаешь. Это Мастер Юнеди Игириан.

— Но почему он ни разу не назвал его отцом? — изумилась Ангелина.

— Привычка, — ответил Нории. — Я своего отца тоже звал Владыкой. Юнеди обучался у Четери с шести лет и считал бесчестным выделяться только потому, что он его сын. И Четери не желал его выделять, называя сыном, и звал учеником, как остальных. Так и повелось, Ани. Они не очень