же, как и несколькими часами ранее, даже головы не повернула. Солнце уже светило вовсю, ровными отблесками ложилось на гладко обструганные доски пола, бликами отражалось в окнах: день вступил в свои права, и все уже давно были на ногах, но княгиня ещё не просыпалась, что показалось Всеславу непривычным. Обыкновенно она поднималась раньше многих, встречала рассвет, уходила к реке. А сегодня…

Он опустился на край постели подле неё, ласково провёл ладонью по щеке. Александра не проснулась, даже, казалось, не почувствовала ничего: ничто не дрогнуло в её тонком, спокойном лице, и только тогда Всеслав заметил, что она бледна, словно лён, и дыхания не слышно. Чуть приподнял её, встряхнул, держа за плечи, несколько раз позвал по имени — ничего. Только ресницы дрогнули, отбрасывая холодные голубоватые тени на бледное, почти побелевшее лицо.

Через несколько минут вся челядь была уже на ногах. Никто не знал и даже не представлял себе, что могло случиться, и хотя к княгине никого не пускали, все гадали, что же произошло. Никак не простая хворь, что-то совсем иное, отчего и излечиться не так легко будет, если вовсе удастся её спасти. И пусть Александра сама о том не догадывалась, её все полюбили за добрый и кроткий нрав и теперь тревожились за неё. Послали за лекарем — тот пришёл быстро, и до него уже долетела весть о случившемся.

Едва ли не все, кто был в то утро в тереме, столпились у лестницы на втором полу, ждали, что скажет лекарь. Кто-то шёпотом молился, осеняя себя крестным знамением. Всеслав молчал и оставался суров и спокоен, но все понимали, какую бурю приходится ему сдерживать. Наконец дверь горницы отворилась, на пороге появился старик-знахарь. Взгляд его был опущен к полу, морщинистые, чуть дрожащие, но крепкие руки — сцеплены замком.

— Княже, — он устало посмотрел на Всеслава из-под нависших седых бровей. — Зайди.

Всеслав поспешно вошёл, запер дверь, огляделся. Окно было распахнуто, по горнице гулял прохладный свежий ветер, повсюду терпко пахло сухими травами. Александра по-прежнему лежала на постели безвольной тряпичной куклой.

— Что ты… — Всеслав хотел было возмутиться, но осёкся. Метнулся к постели, сжал прохладную руку любимой. — Александра! Ласточка!

— Брось, княже, не скоро проснётся, — лекарь безнадёжно махнул рукой. — Кто-то ей сонного зелья подмешал. Кошачья трава, бузинные цветки, настойка ромашки, да ещё и водой чистой не разведённые — вот и спит, как мёртвая. К вечеру, даст Господь, получше станет, поглядеть надо.

Всеслав шумно выдохнул, сжал виски двумя пальцами. И когда же кто успел?

— А ведь она давеча из моего кубка пила, — вдруг вспомнил он и снова встревоженно взглянул на знахаря. — А я не стал…

И всё произошедшее за минувшее утро сплелось в единый узелок, сразу расставивший ответы по местам: кому-то нужно было, чтобы князь этим утром никуда из своей горницы не уходил. Кто-то передал кому-то грамоты, писанные для Изяслава. И Радомир ещё пропал, с давешнего вечера не показывался, и даже дочь его Милослава не знает, где он.

— Спасибо тебе, дедушка. Теперь только ждать остаётся…

— Ступай, княже, ступай, — старик доверительно тронул его руку, напряжённо сжавшую рукоять меча. — Не тревожься за ладушку свою, ничего с ней не станется, поспит маленько, да и всё тут. Погоди за меч хвататься. Семь раз подумай, прежде чем кого-то казнить.

Князь рассеянно кивнул, вложил ему в руку пару золотых гривен и вышел. Младшие гридни разогнали любопытных, и в галереях было тихо, только где-то вдалеке разносились приглушённые голоса. В дружинной избе уже собрались старшие бояре: Андрей привёл всех совет держать, что делать с пленными заговорщиками и как искать того, кто виновен в самом заговоре и в хвори молодой княгини. Когда Всеслав вошёл, все приумолкли и обернулись в его сторону. Тяжёлый, суровый взгляд не предвещал ничего доброго.

— Благодарите Бога за то, что в кубке был не яд, — промолвил он негромко, но такой холод зазвенел в его голосе, что все невольно вздрогнули. — И за то, что двоих уже отыскали. Грамоту, что этот Ратибор писал, нам теперь не вернуть точно. Но остановить их помощника можно успеть.

— Кто на давешнем пиру князю чашу с вином передал? — Андрей сощурился, оглядел бояр, взгляд его задержался на стольнике Нежате. — Что, кто наливал, тот и передал?

Нежата изумлённо распахнул глаза, упал на колени, ударил себя в грудь, стал кланяться.

— Княже, ей-богу, клянусь, могу крест поцеловать, не я!

— Ты мне понапрасну не божись, Бога по каждому пустяку не поминай, — Всеслав отступил на шаг и скрестил руки на груди. — Не ты один за столом сидел да вокруг вертелся. Что, Андрей, кто до тебя из чаши пил?

— Михалка, друг мой, — боярин взглянул в сторону старшего гридня Михайлы, который нервно крутил в руках короткий клинок. — Он мне передал.

— А мне Тимофей…

— А мне… — сотник огляделся, но не нашёл того, кого искал, и отвёл глаза. — А мне — Радомир…

— Так, — протянул Всеслав. — Радомира — искать. Если до темноты не вернётся, придётся искать не только в уделе. А если вернётся — сразу ко мне.

* * *

Александра проснулась только за полдень. В голове шумело, словно после удара, во рту оставался горьковатый привкус каких-то трав. Она не понимала, из-за чего так крепко уснула и не проснулась, по обыкновению, с первыми лучами, и из-за чего теперь так сильно болит голова. У её постели, за столом, придвинутом к окну, сидел старый знахарь Микула и что-то читал, перелистывал тяжёлые желтоватые страницы огромной книги.

Девушка попыталась встать, но ноги не удержали, в глазах потемнело, и она почти рухнула обратно на постель. Тихо застонала от слабости и бессилия — что же случилось? Заслышав её возню, старик обернулся. Добрые лучики морщинок разбежались от его голубых глаз к вискам, тонкие впалые губы тронула улыбка.

— Ну, слава Господу, доченька… — он поднялся, подошёл к столу с другой стороны, из холщовой сумы выудил две небольших фляги, отлил из кувшина воды в плошку, добавил в неё по нескольку капель из каждой фляжки. — На-ка, выпей. Чай, стоишь-то с трудом.

Александра поблагодарила и приняла плошку из его рук. По запаху поняла, что это настойка имбиря и мяты, на вкус приятная, слегка горькая и будто бы терпкая. Выпила одним махом, чуть заметно поморщилась.