Один из дозорных снова хотел прикрикнуть в ответ, но товарищ взял его за рукав, наклонился и что-то долго шептал на ухо. Говорил он тихо, так что слов нельзя было разобрать, но парень кое-что всё-таки услышал: дважды повторившееся слово «бояре» и «поосторожней бы». После долгих уговоров первый сдался, прислонил своё копьё к частоколу и направился в терем. Пробыл он там довольно долго, так что Дмитрий в одной рубахе и тонком истрёпанном кафтане уже начал замерзать.

— Зайди, подождёшь на первом полу в гриднице. Князь велел пустить тебя. И за что только он с тобой так дружен?

Молодой ювелир тихонько улыбнулся, поклонился, но решил не отвечать. С Всеславом они были дружны и вправду давно, едва ли не с самого начала его княжения. Осиротел Митька рано, ему и девяти лет не было. Один бы жить не смог, вот воевода и привёл его к князю, чтобы тот решил, как с ним быть. И то ли Всеслав, тогда ещё сам недавно потерявший родителей, пожалел мальчишку, то ли решил, что так будет просто лучше для него, но так или иначе, он велел отдать его в ученики к златокузнецу Ефрему, что славился на весь Полоцк и за его пределами. С тех пор князь не раз интересовался его судьбой, а сам Дмитрий так и остался подмастерьем.

Войдя в терем, он осматривался по сторонам не без изумления. И было чему удивляться: позолоченные канделябры с тремя или пятью свечами в них, шитые серебром и мелким бисером гобелены, в красном углу — иконы в тяжёлых изразцовых окладах. Дмитрий разглядывал обстановку гридницы, пока не вошёл сам хозяин терема.

— Княже, — Дмитрий поклонился в пояс, — ты прости, что разбудил среди ночи. Я возвращался с последней службы, узнал, что Бажен, сын твоего гридня, Благояра, на воле. Выпустил его кто-то из поруба, а кто — мне неизвестно. Я должен бы сразу сказать тебе, но не догадался, благо, Милославка, Радомирова дочка, подсказала, что делать.

С Всеслава сон как рукой сняло. Нахмурившись и задумчиво глядя на Дмитрия, он думал о только что сказанном. Выходит, не один Радомир на дворе предатель. А если и один, то совсем страх потерял: средь ночи освобождать своих помощников, не успело и двух дней минуть.

— А второго не разглядел, значит? — князь обратился уже к ювелиру. Дмитрий тоже качнул головой. — Так… Сейчас подниму старших гридней, пойдём посад осматривать. А ты погоди… С нами пойдёшь.

С этими словами Всеслав вышел из гридницы, и Дмитрий снова остался один: дожидаться приказа. Присел на лавку, хотел подремать, но сон не шёл. Подождав немного, он поднялся, стал ходить из угла в угол, меряя широкую гридницу шагами. В голове метались только неясные обрывки мыслей. Тревога за себя, жалость к Милославке, страх ошибиться и повести людей по неверному пути… Что, если и правда Радомир здесь ни при чём? Что, если кому-то другому выгодно хранить дружбу с Киевом и искать замену князю Всеславу? И поэтому, задумавшись, он не заметил, как мимо невысокого окна быстро юркнула чья-то тень.

Вернулись за ним довольно нескоро. Слуга проводил его до конюшни, где собрались все посвящённые в дело. Всеслав, покончив с объяснениями, обратился к нему.

— Скажи ещё раз, кого видал, где, когда? Чтоб наверняка, а не ветра в поле ловить.

— Когда — не знаю, где-то за полночь было, — юноша задумчиво поскрёб в затылке, вспоминая. Ошибиться не хотелось: и стыдно, и помощи от того никакой не будет, только помешает делу. — К порубу кто-то повадился ходить. А сей день освободил Бажена. Что до других, это мне неизвестно.

— Возьми Миколкина коня, и ещё вот, держи, а то, я гляжу, у тебя нет ничего, — князь снял с пояса короткий кинжал с белой костяной ручкой и протянул ему. — Едем!

Дмитрию подвели коня; он вскарабкался в седло, придерживаясь за луку, и направился к выезду из конюшни. Полтора десятка человек собралось за подворьем. Всеслав от своих верных воинов ничем не отличался: алое княжье корзно, подшитое мехом и золотом, оставил, узду на своего коня надел простую, тонкий венец сменил на простое тканое очелье. И кто не помнил князя в лицо, те бы его среди дружины и не признали.

— Куда ехать-то? — послышался чей-то несмелый вопрос.

— К мастеру кожевенных дел, Огляде. А после — к златокузнецу Ефрему, — Всеслав развернулся коня и натянул поводья. — За мной!

Дозорные бесшумно отворили ворота и низко склонились перед маленьким войском. Дмитрий не влился в толпу, поехал с краю и то и дело озирался: вдруг что первым заметит и предупредит других.

Правда, у мастера ничего разузнать не удалось: разбуженный среди ночи, он ничего не соображал и ни о каком заговоре ничего не слышал. Знал, что сыновья водят дружбу с кем-то из дружины, но те ему ничего сами не рассказывали, а от двора он был слишком далёк, чтобы знать больше, чем положено. А когда Михалка пригрозил, что допрашивать будут всех, кто хоть чем-то причастен, старый мастер и вовсе встал на колени, начал кланяться всем, кого видел кругом себя:

— Христом-богом… Не знаю, ничего не знаю! Сыновья неразумные что-то устроили, а мне ведь не сказывают ничего!

Старик Огляда и вправду знал слишком мало, чтобы рассказать князю что-то, кроме уже известного. Да, уходят куда-то сыновья по ночам, один, парень уже семейный, родных своих оставляет и ничего не говорит, а меньшой за ним тянется — вот что плохо. Услышав о случае в храме, что был намедни, мастер снова стал клясться и божиться, что ни слухом, ни духом о замыслах сыновей, ничего не знает, ни слова, ни полслова. На просьбу, а после приказ, рассказать, что делают Ратибор и Милодар в доме боярина Андрея, всё время отнекивался, и даже после, когда Михайла пообещал отобрать мастеровую грамоту, не смог ничего сказать.

— Что ж с ним делать-то, княже, — в раздумьях молодой боярин Фёдор подпёр рукой щёку. — Ни словом, ни угрозой, ничем не проймёшь его!

— Не надо, — нахмурился Всеслав. — Правда не знает. Сыны его уже выросли, ему не сказываются, совета не спрашивают. Едем к боярину Андрею. Его и расспросим.

— Поздно! — мастер, набросив на плечи тулуп, вышел на крыльцо за дружинниками. — Уехал боярин со всей семьёй и домом. В Киев подались. Вчера