литературу – сводки за день, содержавшие местные новости массива, подведение итогов достигнутого, самокритику и похвалы в адрес определённых рабочих или ударников производства.

Массивом управляет директор, назначаемый властями, но избранный комитет в некоторой степени контролирует его действия и в случае недовольства напрямую связывается с Советом. Помимо того, в каждом массиве есть санитарный комитет, финансовый комитет и товарищеский суд, в обязанности которого входит рассмотрение жалоб, вынесение приговоров и наказание виновных. Когда дело выходит за рамки его компетенции, оно передаётся в народный суд.

К тому времени, как мы во всём этом разобрались и посетили клуб, театр, универмаг, амбулаторию, больницу и всевозможные другие учреждения в этом удивительном небольшом "городе в городе", наступил вечер, и, абсолютно измученные, мы вернулись в комнату Зины, где, вытянув усталые ноги, пили чай и разговаривали до поздней ночи.

"Знаешь, мне не следует больше называть тебя Зиной, а нужно величать Зинаидой Карповной", – сказала я.

"Боже, почему?"

"Потому что ты важный член нового социалистического общества, и неправильно, что ты говоришь: 'Ирина Владимировна', – а я: 'Зина'. Должно быть или Зина и Ирина, или Зинаида Карповна и Ирина Владимировна – на твой выбор".

"Не будет ни того, ни другого, – решительно заявила она. – Всю свою жизнь я обращалась к вам: 'Ирина Владимировна', – а вы говорили: 'Зина', – и так тому и быть. Было бы глупо это теперь менять. Помните, когда мы были маленькими, вы называли меня 'Зинапухин'?"

"Что ж, Зинапухин, давай оставим всё как есть. Но скажи мне тогда, что ты на самом деле думаешь о своей нынешней жизни? Ведь сейчас ты намного счастливее, не так ли?"

"Да, именно так. Как вы только что сказали, я являюсь важным (по крайней мере, в своих собственных глазах) членом нового социалистического общества и работаю не только в одном направлении. Не только на фабрике, но и в составе ударной бригады, участвующей в различных активностях. Есть партийная работа, культурная работа и работа на политическом фронте. Ещё по вечерам я посещаю занятия в средней школе по любому предмету, который меня особенно интересует и который я хочу изучить. Я посещала занятия по гигиене, законам, элементарной медицине и действительно многому научилась. Это совсем не похоже на то, что нам преподавали в деревенской школе.

Эта жизнь так сильно отличается от прежней, что кажется другим миром, особенно когда я думаю о нашей избе у деревенского пруда, о Дедушке, который в девяносто три года всё так же рассказывал о своих крепостных временах, об Отце, который избивал Маму, когда был пьян, и пугал нас, детей, до полусмерти. И постоянно в семье появлялся новый ребёнок, а еды всегда не хватало. Каждый раз, когда рождался малыш, Мама кричала: 'О, Боже мой, ещё один рот, который нужно кормить, когда у нас и так уже прорва других'. А когда наш маленький Ванюша умер, она сказала: 'Слава Богу!' – и не потому, что не любила его, а потому, что ей было невыносимо слышать, как он просит ещё поесть, когда ей нечего было ему дать. Она называла бедного Ванюшу, у которого всегда был открыт большой рот, голодным галчонком! Да, всё это было плохо, мне неприятно об этом думать, но были и хорошие моменты. Мне нравилось работать в цветнике, там было спокойно, и даже Семён Романович (садовник) не пугал меня так сильно, как Отец. Он только ворчал и бранился, но никогда не бил нас и позволял нам есть клубнику, малину и яблоки в саду. А помните свою школу, что вы устроили в старом цветочном сарае? Что ж, мне не особо нравились ваши уроки, но мне нравилось молоко, которое мы все с вами пили, и булочки, которые к нему подавались. А помните, как вы учили нас десяти заповедям? Вы нарядились, как Моисей, – красный плед, рога на голове и борода из серого мха – и держали в руках старую поваренную книгу, потому что она была похожа на каменные скрижали. А Мизженигс" (так слуги звали Нану – мисс Дженнингс) "вас за этим поймала и наказала за святотатство. А на следующий день нас всех застукали в теплице, когда мы воровали и распихивали по карманам все персики, до которых могли дотянуться. Вы были сильно расстроены, ведь мы нарушили одну из ваших заповедей. 'Я, Моисей, – сказали вы, – вонжу в вас свои рога и брошу в тростник', – и это напугало нас гораздо больше, чем нагоняй, который мы получили от Семёна Романовича".

Да, я так ясно всё это помнила: Моисея, цветочный сарай, персики и мой праведный гнев.

"А как насчёт работы по дому, Зина, она тебе нравилась?"

"Ну, и да, и нет. Я терпеть не могла, когда Юлия Артемьевна надо мной измывалась и постоянно говорила, что я поступаю неправильно, что я дура. Но мне нравилась моя униформа, хорошая еда и моя уютная комнатка. Было чудесно иметь личную комнатку после тесной избы, где мы спали на печи все вповалку, и мне нравились в ней красивые вещи, а больше всего – вид на парк. Я лежала в кровати и наблюдала за верхушками деревьев в лунном свете, за игрой молний над ними тёмными грозовыми ночами или перед рассветом. Мне часто снилось, что я вылезала из своего окна прямо на эти верхушки, и они казались моим босым ногам упругими и мягкими, как бархат. Хорошо, что я не ходила во сне, иначе я бы точно выпала наружу.

Мне и близко не нравилась жизнь в Петербурге: там ведь не было верхушек деревьев, а лишь старые грязные крыши, много работы и Юлия Артемьевна, вечно ворчавшая и даже более суровая, чем прежде. Но когда грянула революция, мне стало очень жаль Генерала и Марию Михайловну! Каким-то образом я знала, я чувствовала, что они вскоре умрут. А похороны Генерала! Смогу ли я когда-нибудь забыть тот день, когда помогала вам нести гроб".

Некоторое время мы сидели молча, держась за руки, как бывало, когда мы прятались от Наны за кустом сирени.

"И знаете, – мечтательно продолжила Зина, – это странно, но я чувствую, что у меня больше нет ничего общего с той деревенской девушкой, самой большой мечтой которой было стать в большом доме главной горничной, чтобы избежать замужества и жизни в такой лачуге, как у моей Мамы, и тяжёлой работы в поле, какой занималась она, и рождения год за годом нежеланных детей, пока я не стала бы похожа на старую каргу с большим животом и лицом, сморщенным, будто