Казанской Божией Матери теперь находится в кафедральном храме на Сенной. А поскольку это довольно далеко от центра города, мы заказали автомобиль, чтобы нас туда отвезли, и подъехали ко входу в сверкающем "Линкольне", на радиаторе которого развевался маленький красный флажок, привязанный к эмблеме в виде прыгающей собаки. Но никто не обратил на наше прибытие на авто с красным флагом ни малейшего внимания, что меня удивило, поскольку двенадцать лет назад такое появление вызвало бы большое волнение и по толпе прихожан пробежал бы испуганный шепоток: "Святые угодники! Комиссары приехали. Красные уже тут. Будьте осторожны! Ох, что же теперь с нами будет?"

Мы вылезли из салона, отпустили шофёра и вошли внутрь, не вызвав ни единого замечания. В этот момент хор затянул "Символ Веры" под громогласный аккомпанемент многочисленной паствы. Протиснувшись сквозь певшую толпу, мы добрались до иконы, которая стоит в специальной нише на левой стороне и выглядит даже прекраснее, чем раньше, так как фигура Богородицы больше не скрыта серебряными и золотыми одеждами и драгоценными камнями, как это было в прежние времена, а демонстрирует всю красоту Одигитрии, приписываемой руке святого апостола Луки. Перед образом горели обычные восковые свечи, а вокруг него стояли стеклянные вазы, наполненные цветами. Передо мной вновь возникло видение, сыгравшее важную роль в моём детстве, и, опустившись на колени, я низко поклонилась, а затем поднялась на несколько ступенек и поцеловала знакомую узкую руку Пречистой Девы с оливковой кожей, которую я целовала сотни раз с тех пор, как была совсем маленькой.

Жизнь Зины в Выборгском районе

"Как бы я хотела, Ирина Владимировна, чтобы вы приехали и посмотрели, как я сейчас живу", – воскликнула моя давняя подруга Зина, с которой мы буквально ткнулись лбами на углу набережных Фонтанки и Невы.

Мы не виделись кучу лет, но узнали друг друга в тот самый миг, когда столкнулись, и с радостными возгласами: "Зина!", "Ирина Владимировна!" – обнялись, расцеловались и снова обнялись. Её дед был крепостным моего деда, и Зина родилась и выросла в нашем селе Троицкое, где и я провела бо́льшую часть своих ранних лет. В детстве она работала цветочницей в розарии Маззи, поливая кусты, убирая сухие листья и червяков, подметая дорожки. Много раз мы вместе играли, в основном в прятки и догонялки, когда Нана не смотрела или дремала в тени. Позже, в возрасте уже шестнадцати лет, Зину взяли в дом, поначалу в качестве кухарки, а затем, так как она была сообразительной и оказалась очень податливой в руках старой Юлии, обучавшей всех молодых слуг, её перевели на должность четвёртой горничной. А ещё позже – в тот год, когда все слуги-мужчины ушли на войну, – она фактически становилась дворецким в те дни, когда старый Пётр брал выходные, и выполняла эти обязанности до самой смерти Генерала, после которой быстро сокращавшаяся прислуга была полностью распущена. Тогда Зина исчезла, и я потеряла её из виду на многие годы только для того, чтобы теперь случайно столкнуться с ней на углу оживлённых улиц.

Конечно же, я пообещала навестить её в её массиве – рабочем жилом квартале, – и через двадцать четыре часа, в её выходной, уже ехала на встречу.

Сейчас в городах есть всевозможные массивы: для рабочих, для студентов, для инженеров и так далее, – и каждый из них походит на маленький городок, независимый и самодостаточный.

Массив Зины расположен на другом берегу Невы, в самом дальнем конце Выборгского района, являвшемся ранее одной из старых свалок города. Выйдя из трамвая, сделавшего остановку перед массивом, и пройдя сквозь деревянные ворота, я была направлена встречным мальчуганом к зданию, где живут рабочие. Там я поднялась по двум пролётам каменной лестницы и постучала в Зинину дверь.

"Итак, Ирина Владимировна, вы пришли. Замечательно! Боже, как я рада! – горячо воскликнула она, ведя меня в свою спальню-гостиную. – Знаете, я боялась, что вас что-нибудь задержит и вы не придёте. Но теперь, когда вы здесь, вы же не сбежите через пять минут, а останетесь подольше, чтобы по-настоящему пообщаться, не так ли?"

"Разумеется, Зина, я никуда не спешу и, более того, хочу провести с тобой весь день, если я тебе не помешаю, – ответила я, снимая шляпку и устраиваясь на диване, стоявшем в углу у окна. – И сначала я горю желанием всё о тебе узнать, а позже хотела бы пройтись с тобой по массиву. Это можно устроить? Достанешь для меня разрешение?"

"Конечно же, можно. И скажите, Ирина Владимировна, вы пообедаете со мной в полдень в общей столовой?"

"С превеликим удовольствием", – ответила я. И Зина побежала получать разрешение, оставив меня осматривать её комнату.

Та была весьма просторной, с довольно высоким потолком и широким окном, занимавшим практически всю внешнюю стену. Пол, частично прикрытый крестьянским ковриком ручной работы, вызвавшим во мне тоску по нашей орловской деревне, был выкрашен в светло-коричневый цвет. Стены были побелены и имели тёмно-синий бордюр, тянувшийся по всему периметру комнаты прямо под потолком. Простая деревянная мебель состояла из узкой кровати, покрытой весёленьким стёганым покрывалом, комода, буфета, стола, четырёх стульев и дивана, на котором я сидела. За ним виднелась батарея, свидетельствовавшая о наличии центрального отопления. В другом углу комнаты стоял умывальник с проточной водой, три горшка с красной геранью украшали длинный подоконник, имелась пара электрических ламп – одна у кровати, другая на столе, – и на стенах висело несколько изображений. Традиционный портрет Ленина в коричневом костюме, который с протянутой рукой обращается к толпе; Сталин в белой русской рубахе, улыбающийся в достаточно необычной манере; огромный завод в ночное время с ярко горящими окнами; весенний вид на Неву с исполинскими льдинами, плывущими от Ладожского озера до Финского залива; и, наконец, увеличенная фотография Зины в её воскресном платье, которую сделал Генерал в то последнее лето, что мы провели в Троицком. На крошечной книжной полке, висевшей на стене, были видны несколько брошюр Ленина, "Хождение по мукам" Алексея Толстого и коллекция школьных учебников по различным предметам. В этой комнате было тихо, и лишь изредка безмолвие нарушали звуки шагов, поднимавшихся или спускавшихся по каменной лестнице, голоса детей, игравших во дворе, или чьи-то неожиданные крики из открытого окна, обращённые к кому-то снаружи.

Эта приличная комната представляла собой невероятный контраст с теми убогими углами, которые я так часто видела, когда, будучи сестрой милосердия и студенткой-медиком, посещала рабочие кварталы в 1916-ом и 1917-ом годах, незадолго до революции. Тогда в полуразрушенном ветхом доме с облупившимися штукатуркой и краской,