и заставляет посмотреть на него. Боже. Он все это слышал.

Взгляд у Наумова бешеный. В карих глазах такая ярость животная клубится, что мне страшно становится. Он прислоняется своим лбом к моему и дышит тяжело, как будто ему физически плохо. А может быть, так и есть.

Абсолютно не думая о том, что в комнате есть люди, кроме нас, я поднимаю руки, которые кажутся невероятно тяжелыми, и беспорядочно глажу его по щекам, зарываюсь в волосы, трогаю шею. Как будто хочу найти какую-то кнопку, которая отключит боль, которую Гордей так отчаянно транслирует.

Бормочу:

– Все хорошо… Гордый, все хорошо.

Но он не слышит как будто, только смотрит на меня стеклянным взглядом. Если он до того не считал меня шлюхой, то вот сейчас должен начать. Наверное, он захочет расстаться? Я бы это поняла.

Но Наумов подается вперед и прижимается к моим губам. Совсем не деликатно, по ощущениям даже немного больно. Потом отстраняется, убирает руки от моего лица, медленно встает и выходит из комнаты.

– Фим, – командует Алиса брату.

– Да понял я, – он морщится и идет следом.

Я, абсолютно потерянная, остаюсь сидеть на кровати. Она застелена простым хлопковым покрывалом с выпуклым рисунком. Глажу ткань рукой и думаю о том, как утром Гордей заправлял постель и даже не предполагал, каким чудовищным окажется день. Как будто ему мало своих проблем, он еще и выбрал девушку, которая тащит за собой вагон неприятностей.

– Маш? – говорит мне Саня.

Я поворачиваюсь к нему и почему-то улыбаюсь. Пожимаю плечами и развожу руки в стороны. И тут же чувствую, как начинает дрожать подбородок.

– Джип, – реагирует мгновенно Алиса, – а сходи-ка на кухню, там вино еще в холодильнике есть, налей нам, пожалуйста. И соус для начос можно новый взять. В общем, не обижусь, если ты по шкафам полазишь.

– Ваше слово – закон!

Фокин поднимается на ноги неожиданно ловко и оставляет нас вдвоем. Сестра Наумовых, наоборот, подходит и снова садится на пол около постели. Протянув руку, гладит меня по колену.

Спрашивает:

– Ты как?

Из каждого глаза скатывается по слезе. И я спрашиваю:

– Он меня бросит?

– Кто? Дюша? – девушка фыркает. – То ли ты очень мнительная, то ли пока плохо его знаешь.

– Почему?

– Иди сюда, – Алиса хлопает рукой рядом с собой, и я тут же сползаю вниз.

Устраиваюсь около нее, а она обнимает меня. Прижимает мою голову к своей груди, гладит по волосам, говорит успокаивающе, как будто напевает:

– Солнышко, ты ни в чем не виновата. Иногда в двадцать два не хватает мозгов, чтобы не связываться с ублюдками, а в семнадцать нарваться на урода проще простого.

Я всхлипываю, а она, наоборот, издает смешок.

Продолжает:

– Мои братья иногда кажутся глупыми малолетками, совсем без мозгов и тормозов. Но лучше мужчин я не знала никогда. Разве что папу. Они за своих всегда стояли до последнего. Вряд ли это когда-то изменится.

– Разве я уже своя?

– Ты Гордеева, Маш. Он ясно дал это понять.

Какое-то время сидим молча. Алиса гладит меня, перебирает мои волосы, чуть раскачивается из стороны в сторону, убаюкивает.

Прикрыв глаза, я спрашиваю:

– Как умер ваш отец?

Наверное, стоило спросить это у Гордея. Но мне сейчас так яростно хочется переключиться со своей боли на чужую!

На секунду Алиса замирает. А потом так же мягко отвечает:

– Вышел в магазин. За творожком детским, он забыл купить по пути с работы. У нас традиция была, мы вечерами собирались, ели эти йогурты дурацкие, болтали. В общем… он, уже когда выходил, застал на улице ссору. Как мы потом уже узнали, бывший муж никак не хотел оставить в покое жену, ревновал, преследовал. В тот вечер вроде как узнал, что у нее кто-то появился, стал угрожать ножом. А папа вступился.

Зажмуриваюсь, позволяя Алисе себя укачивать. Вот она: настоящая драма. Не идиотские шутки, не унизительные слова, а вполне определенные последствия.

– Он у нас опером работал. Но я думаю, что, даже будь он сантехником, все равно поступил так же. В общем, у женщины было семь ножевых, а у папы семнадцать. Она выжила, а он нет. Ходит к нам иногда до сих пор… Глаза б мои ее не видели.

– Зачем ходит? – спрашиваю сипло.

– Вину чувствует. Благодарность. Носит что-то вечно. Мне ее пироги вообще поперек горла, неужели непонятно, – ее голос набирает силу, а потом резко откатывается, – неважно. Папа был фаталист, все время нам про судьбу затирал. Мне такая судьба отвратительна.

– Гордей говорит, что временами он с ним согласен.

– Да… может быть. Только расценивает искаженно. Мне иногда кажется, что они оба так невероятно сильно хотят отправиться вслед за отцом, что специально нарываются.

– Ты их очень любишь, да? – спрашиваю я.

– Безумно. И очень боюсь потерять. Поэтому сейчас нам нужно подумать, как сделать так, чтобы Гордей из-за своего характера не влетел в неприятности еще сильнее, чем он уже влип.

Я отстраняюсь и тараторю, хватая Алису за руки:

– Конечно! Я совсем этого не хочу! Мне не нужно, чтобы он за меня мстил или что-то такое! Я себя ненавижу за то, что такая проблемная, честно!

Она улыбается:

– Чш-ш-ш-ш, солнышко, тихо, не части. Все хорошо. Просто будем держать руку на пульсе, ладно?

– Ладно, – я с готовностью киваю.

Дверь в комнату открыта, но Джип все равно дважды стучит локтем об откос, прежде чем зайти. Каким-то невероятным образом удерживает два полных бокала, бутылку и тарелку с закусками.

Говорит:

– Можно? Я просто там один та-а-ак заскучал, а вы тут вроде притихли, я подумал, что кризис миновал, и вы готовы к моим дурацким шуткам.

Алиса смеется и встает, чтобы помочь Фокину. Тут же на ходу отпивает вино и иронично сообщает:

– Джип, ты настоящий джентльмен. Что за находка для девушки.

Смотрю на друга и засекаю его смущенную улыбку. Но он отшучивается:

– Да, вот жду палеонтолога, которая меня наконец откопает.

Я фыркаю и вытираю мокрые щеки. Я сегодня уже так нарыдалась, что завтра, наверное, с трудом смогу открыть глаза утром.

Сердце пропускает удар, когда слышу, как хлопает входная дверь. А когда братья заходят в комнату, мой пульс вообще сбивается с человеческого ритма. Боюсь поднять взгляд, потому что не хочу прочитать на лице Гордея то, к чему не готова.

Сижу на полу, съежившись, пока он сам не подходит и не опускается рядом со мной.

– Рыжик, ты как?

Теплые интонации сбивают с толку, и я смотрю на него растерянно. Глаза красные, а волосы у висков мокрые, но, кажется, он