из них босиком, некоторые с окурками папирос в зубах. Они подпрыгивают перед окнами вагонов и что-то кричат, делая знаки руками. Стоит на платформе в ожидании поезда начальник станции без форменной одежды, но как у нас – в красной фуражке. На станционном доме над дверями надписи: Posada, Venta.

– Вот я и знаю, что такое значат посада и вента, – хвастался перед женой Николай Иванович. – Посада – это буфет, а вента – погребок, винная лавочка.

– Как тебе не знать! Ты только хмельные слова и изучаешь, – кивнула ему жена.

– Врешь. Знаю, и носильщик как по-испански.

– Ну, а как?

– Носильщик-то? – запнулся Николай Иванович. – Как носильщик-то? Ведь вот все время твердил, как носильщик по-испански, – и забыл. Сейчас разыщу, – сказал он и, схватившись за словарь, начал его перелистывать.

– Да уж некогда теперь… Брось… Как-нибудь и без испанского языка позовем. Видишь, поезд остановился, – проговорила Глафира Семеновна, снимая с сеток свои коробки.

В вагон вскочили мальчишки, трещали без умолку, рвали у ней из рук коробки и называли ее мадам. Она не давала им вещей и кричала:

– Прочь! Прочь! Не дам ничего! Нам нужен портер, настоящий носильщик, с форменной бляхой. Николай Иваныч, нельзя же доверить наш багаж этим оборванцам, – обратилась она к мужу. – Растащат. Да брось ты книгу-то! Где же теперь отыскивать слова!

– Сейчас, сейчас… Ах ты, несчастие! Надо же случиться так, что как только понадобилось слово – сейчас и забыл его! Брысь! – крикнул он на мальчишек и показал им кулак, а затем вышел из вагона на платформу и стал кричать: – Портер! Портер!

Кричал он и махал руками долго, но никто не показывался. Наконец к нему подбежала старуха в короткой очень пышной юбке и синих чулках и заговорила по-испански, вырывая у него из рук кожаный саквояж.

– Поли ты к черту, ведьма… – говорил он ей. – Нам нужно портера… Мужчину… Омбре… а не бабу… Омбре, омбре… – повторил он, вспомнив, что мужчина по-испански омбре, и при этом указывал себе на грудь. – Омбре с номером на груди. Омбре… Номер… Номеро…

Женщина поняла, что от нее требуют, обернулась, крикнула: «Фернандо!» – и замахала кому-то руками.

Подбежал старик в фуражке блином и в полосатой шерстяной фуфайке. Величая Николая Ивановича словом «кабалеро», он полез, по его указанию, в вагон, выгнал оттуда мальчишек, дав некоторым из них по подзатыльнику, и стал принимать от Глафиры Семеновны ручной багаж.

– Нет здесь носильщиков с номерами. И этот без номера. Но все-таки солидный человек и на него можно положиться, – сказал Николай Иванович жене. – В таможню… Луан… – обратился он к носильщику.

– Си, кабалеро… – кивнул ему носильщик и стал вытаскивать из вагона вещи.

51

Платформа первой испанской железнодорожной станции Ирун была до того забросана окурками папирос, сигар, спичек, кожурой от фруктов и клочьями рваной бумаги, что можно было смело сказать, что она никогда не метется. Стояли порожние ящики, бочонки, валялись щепки, обручи. Под крытой стеклянной галереей был невыносимый запах пригорелого масла, кухонных отбросов, проквашенных помоев и других нечистот.

– Какая грязь! Какой запах! – вырвалось у Глафиры Семеновны, и она сморщила нос.

– Испания… Ничего не поделаешь… – отвечал Николай Иванович. – Зато народ красивый. В Италии тоже грязища… Помнишь, мы видели? Макароны на пыльной улице сушатся, козу в не прополосканную от деревянного масла бутылку доят, а тоже какой народ красивый.

– Здесь я и красивого народа пока не вижу. Старик – урод, старуха – ведьма, мальчишки – черти.

Они шли за стариком носильщиком, который то и дело оборачивался к ним и произносил:

– Луан, кабалеро… Луан… Алон, сеньора…

– В таможню зовет… Он французские слова знает. С ним можно кое-как объясниться, – заметила Глафира Семеновна.

Супруги спешили за носильщиком и наткнулись на двух жандармов-карабинеров, марширующих вдоль остановившегося поезда. Они маршировали с самой серьезной миной, как опереточные жандармы. Да и костюмы их напоминали оперетку: какие-то кургузые треуголки, суконные краги на ногах, черные плащи с перекинутой через плечо полой и дуло ружья, торчащее из-под плаща. Маршируя, они не уступили дороги супругам и оттолкнули их в разные стороны.

– Тьфу ты, проклятые! А еще военные! – выбранился Николай Иванович.

Вот и таможня, представляющая собой какой-то амбар с каменными облупившимися стенами. Накурено ужасно. Все с сигарами и папиросками во рту: и чиновник, и солдаты-досмотрщики с зелеными жгутами на плечах, и носильщики, и полчище босоногих мальчишек, сопровождающих носильщиков.

Задерживали в таможне, однако, не долго. Чиновник в грязном мундире с серебряными кружечками на плечах, с важной миной на лице, украшенном необычайно густыми бровями и усами, с совершенно синим подбородком, ткнул пальцем в сундук Глафиры Семеновны и, не выпуская изо рта сигары, пробормотал для проформы:

– Табак… тэ… сигарет…

Солдат-досмотрщик тотчас же поднял крышку сундука. Чиновник и не заглянул туда и перешел к багажу стоявшего рядом англичанина. Второй солдат-досмотрщик живо налепил маленькие ярлычки на сундук, баульчики и картонки и молча протянул Николаю Ивановичу пригоршню. Подскочил носильщик и, указывая на пригоршню досмотрщика, шепнул Николаю Ивановичу, подняв вверх свой палец:

– Уна пезета, кабалеро… Уна…

– Лай, дай таможенному-то… – заговорила мужу Глафира Семеновна. – Стоит дать… Какие любезные люди!.. Лаже не смотрели ничего. Ты видел? Я коробок даже не открывала. Первая таможня такая учтивая… Ну, испанцы! Молодцы… Сейчас видно, что народ благородный.

Супруг дал пезету, покрутил головой и сказал:

– И как мало просит! Удивительно дешево.

Когда осмотр багажа кончился, к супругам приступили мальчишки и просили: «Синко сентимиес». Николай Иванович показал им кулак, а носильщик двум-трем дал по подзатыльнику и повел супругов в буфет, но уж через другой ход.

В буфетной комнате опять невообразимо пахло чадом и стояло облако табачного дыма. Посреди комнаты был длинный обеденный стол с залитой вином и кофеем скатертью, с грязными тарелками, на которых лежали объедки, с грязными ножами и вилками и стаканами с недопитым вином. За столом сидели какие-то смугляки в суконных пелеринах и шляпах с широкими полями, пили вино и курили. Толстый хозяин в испанских бакенбардах на висках стоял за стойкой на возвышении и командовал что-то трем суетящимся лакеям во фраках. Тут же около стойки малый в одном жилете и красном колпаке мыл в жестяной лоханке посулу и вытирал ее грязным полотенцем.

Носильщик обратился к супругам и, мешая французские слова с испанскими, стал объяснять, что времени остается до отхода поезда «уна ора», то есть целый час, что можно в это время отлично поесть и попить, нужно только взять билеты на поезд и заранее занять «берлину» в поезде, то есть