Я решила, что пора проведать маму и что я засиделась во дворе. Кроме того, из его слов было непонятно, насколько еще затянется его история. Хотя он производил впечатление спокойного и расслабленного человека, при этом вел он себя нетерпеливо, и мне казалось, что он только тянет время и не хочет, чтобы разговор заканчивался. Тем временем женщина в коляске и ее сопровождающий ушли, и, оглядевшись по сторонам, я обнаружила, что двор практически опустел.

Вообще я уже слышала эту историю, только не от мамы, но от отца. Такая банальщина, практически выдумка. Мама, старшая из трех дочерей в семье владельцев провинциального ресторана недалеко от Токио, эту провинцию и этот грязный ресторан презирала. В раздражении от постоянных разговоров о необходимом замужестве и от окружавшей ее провинциальной заносчивости она сбежала в город, где, как ей казалось, процветала «культура», и пошла на прослушивание в театр. Руководитель труппы и режиссер, мой будущий отец, человек семейный, регулярно заводил себе любовниц из своей труппы: мама ему сразу приглянулась, и они начали встречаться. Он даже подумывал о разводе, но не мог быстро избавиться от детей и от жены, женщины совершенно безропотной и не задававшей лишних вопросов. Мне он не казался красавцем и любимцем женщин – возможно, он просто умел нравиться и быть привлекательным, поскольку любовниц у него была целая куча. Хотя, насколько мне известно, других внебрачных детей у него не было. Мама, впрочем, не хотела, чтобы отец откупался деньгами, и за исключением алиментов она от него ничего не принимала. Да и денег у него было немного.

Когда мы с ним снова встретились в конце лета – я училась в восьмом классе и сама позвонила ему по телефону, он ужаснулся, увидев у меня ожоги на руке. Он сразу понял, что это мамина работа, а я и не видела смысла отнекиваться или врать так напуганному отцу. «Это не потому, что мама тебя не любит, это все моя вина», – жаловался он и объяснял, что она очень «боялась потери». Кажется, он сам ее боялся, и я не понимала из его слов, боялась мама потерять меня или его. Но поскольку я осознавала, что другой версии событий я от него не услышу, то и не расспрашивала, понимая, что это все неправда.

Я не помню, чтобы мама била меня или кричала. В восьмом классе я часто тусила с друзьями и парнями постарше, и однажды, вернувшись домой поздно, я запомнила отстраненный и удивленный взгляд, который на меня бросила мама, сидевшая перед компьютером. Тогда я уже могла не ночевать дома или возвращаться под утро, а ей как будто бы было все равно, во сколько я вернулась. Мы с друзьями стали переодеваться на вокзалах или друг у друга, чтобы избежать возможной ругани из-за позднего возвращения домой или запаха алкоголя.

Случалось это хоть и не каждый день, но в то же время достаточно часто, чтобы мама перестала удивляться тому, что у меня красное лицо или что я в незнакомой одежде из неизвестного магазина. Как-то раз я ей ответила, что была у подруги, после чего пошла в туалет – и в этот момент мама схватила меня за руку и воткнула сигарету прямо туда, в предплечье, над локтем. Откуда-то из глубины вырвался невольный возглас, и я попыталась отдернуть руку, но окурок скользнул по коже еще выше, потом упал на пол, и мама схватила меня за руку еще сильней. Острая боль пронзила меня, когда я смотрела на мамины пальцы, она словно пыталась меня приковать, а не просто схватить.

В голове завертелись разные мысли – убежать? или обнять ее? или поднять шум? – но мое тело полностью лишилось возможности двигаться. Мама же не смотрела на меня: она уставилась на мою руку, поднесла к ней серебристую зажигалку, и оттуда вырвалось пламя. Рукав моей дешевой футболки в обтяжку мигом стал чернеть, воняя: у горящей кожи животный запах. Наверное, если бы мама, словно не ожидавшая увидеть пламя и удивившаяся моему крику, не облила бы меня кофе, все мое тело под футболкой оказалось бы в ожогах. Взглянув на маму, я заметила на ее лице то же отстраненно-удивленное выражение, но чуть позже она поставила меня под холодный душ, а затем мы поехали в ночную клинику при большой больнице. Ожоги покрывались волдырями, зудели, а потом место сигаретного ожога и то место, где футболка касалась руки, опухли, и именно там у меня остались шрамы.

– У этих девушек из клуба блестели глаза, они ждали своего шанса. Кажется, они рассчитывали найти среди этих туповатых клиентов ту самую возможность прорваться наверх, в высший класс.

Эти женщины, о которых он говорил, явно отличались от тех, с которыми я работала в баре: я никогда не видела в глазах клиентов ничего, кроме денег. Возможно, это было просто воспоминание, либо тогда было другое время, либо он рассуждал как клиент.

– Некоторые девушки отчаянно флиртовали, другие напрямую обращались с вопросами и просьбами, а третьи жаждали признания своего таланта. И они приставали с этим даже ко мне, к юнцу, у которого за душой не было ничего. Думаю, что многие хотели подружиться с клиентами, притворялись, что хотят переспать с ними за деньги, проворачивали такие штуки почти каждую ночь. Не знаю, где они сейчас. Но твоя мама была совершенно не такой: она была холодной, недоступной, и у нее был талант. И она, наверное, действительно искала возможность вырваться из этого театра и освободиться от роли любовницы. Но она знала, что там такой возможности ей не предоставится. Поэтому и ушла.

В нашем направлении двигалась женщина в инвалидном кресле, которое катил мужчина, возможно, это был ее муж. Она выглядела моложе моей матери, но у нее был такой же расфокусированный взгляд. Я тоже много раз катала маму по этому двору, но ей, наверное, не нравился этот искусственный пейзаж, и вскоре она стала притворяться уставшей. Мама, видимо, ненавидела этих хостесс, которые были для нее почти что проститутки. И конечно, мужчин, которые хотели их купить и думали, что могут купить и ее.

Мамин посетитель повернулся ко мне со слегка озадаченным видом. Он выглядел зажиточным и благополучным человеком, разбирающимся в жизни. Я задалась вопросом, представляет ли он, в какой дыре я живу. Потом я подумала о том, как сейчас себя чувствует моя мама. Я открыла телефон, чтобы посмотреть время, после чего он предложил вернуться назад, на что я ответила, что мы