— Нет уж, парень, я с тобой.

Мы вышли. Туман принял нас как родных. Никакого дискомфорта не было. Направились в сторону силуэта, который пошёл нам навстречу. При нашем приближении к друг другу пелена будто расступалась, образуя вокруг сферу, отделившую нас от остальных. Пропали машины окруживших нас нелегалов, исчезла и «Волга». Мы стояли втроём посреди безжизненного клочка земли, окружённого туманом. Я смог рассмотреть человека, пожелавшего со мной встретиться. Его фигура казалась одновременно и монолитной, и размытой — будто тень, натянутая на каркас из костей. На нём было пальто, черное, как провал между звездами, колыхалось в такт несуществующему ветру, а бледное лицо, почти лишенное черт, напоминало маску из слоновой кости. Только глаза выдавали в нем нечто большее, чем просто "нелегала". Они горели холодным синим пламенем, как болотные огни над топью. Он медленно поднял руку, и я увидел, что его пальцы слишком длинные, суставы изгибаются под неестественными углами, будто его тело — лишь грубая имитация человеческого.

— Кто ты? — заговорил я первым.

Мой вопрос растворился в тумане, не встретив ответа. Фигура стояла неподвижно, лишь пальцы её неестественно длинных рук медленно перебирали воздух, словно играли на невидимых струнах.

— Ты знаешь меня, — наконец раздался голос. Он звучал как скрип несмазанных дверных петель, как шелест сухих листьев под ногами, — Ты видел меня во сне. В том самом, где тебе являлся Третий.

Иваныч напрягся рядом со мной. Его рука незаметно потянулась к внутреннему карману куртки.

— Ахиллес, — прошептал я. Не вопрос, а утверждение.

Фигура сделала шаг вперед. Туман вокруг неё заклубился, образовав странный ореол. Теперь я видел его чётче — высокий, худой, с лицом, которое невозможно запомнить. Оно словно менялось с каждым мигом, сохраняя лишь одно — холодную, расчетливую улыбку.

— Очень хорошо, — сказал он. Его голос внезапно стал почти человеческим, бархатистым, убедительным, — Значит, он уже рассказал тебе свою версию правды. Но знаешь ли ты, почему он боится меня? Почему боится, что мы поговорим?

— Не слушай его, парень. Каждое его слово — яд, — как-то слишком резко сказал Иваныч.

Ахиллес рассмеялся. Звук этот напоминал лёд, трескающийся под ногами.

— Старик прав. Мои слова — яд. Но иногда яд — единственное лекарство от иллюзий, — он сделал ещё шаг вперёд, — Ты ведь чувствуешь это, перевозчик? Как туман становится частью тебя? Как он шепчет тебе по ночам?

Мои ладони внезапно стали влажными. Он говорил правду. Я вспомнил последний сон, когда пелена будто говорила со мной, словно кто-то нашептывал мне что-то на ухо.

— Он не сказал тебе главного, — продолжил Ахиллес. Его пальцы сплелись в странном жесте, напоминающем узор паутины, — Десять изначальных частей — это не просто замок. Это пища. Они кормятся нами, перевозчик. Каждая душа, которую ты перевёз, каждый неприкаянный — всё это идёт на поддержание их власти. Наверняка онговорили тебе, что нужно перевезти всех и тогда боги наберутся достаточно сил для того, чтобы уйти на другой план бытия. Это всего лишь полуправда.

Туман вокруг нас вдруг сгустился, образовав картины: три фигуры, восседающие на тронах из костей и забытых воспоминаний. И потоки света, стекающиеся к ним со всех сторон.

— Они обманули даже смерть, — прошептал Ахиллес. Его голос теперь звучал прямо у меня в голове, — Они заставили всех поверить, что это необходимо. Что без их контроля мир рухнет. Но посмотри вокруг!

Туман расступился, и я увидел наш мир — настоящий, живой. Улицы, по которым ходили люди, даже не подозревающие, что их души уже давно учтены, промаркированы, предназначены в пищу древним богам.

— Мы можем остановить это, — Ахиллес протянул руку. Его пальцы были холодными, когда коснулись моего лба, — Ты и я. Последний перевозчик и последний страж. Вместе мы разорвём этот порочный круг.

В глазах потемнело. На мгновение я увидел другое будущее — мир в котором люди всегда получают ещё один шанс, в котором души не становятся кормом для высших сущностей.

— Ты же знаешь, что человечество становится хуже с каждым поколением. Герои вырождаются. Думаешь я всегда был таким? — Ахиллес обвёл себя рукой, — Нет. Я был смертным. Более того — был героем.

Он сделал шаг вперед, и туман вокруг нас сгустился, приняв очертания древнего берега — черной реки, воды которой были гуще крови, тяжелее ртути. Стикс.

— Моей матери вскружили голову боги. Первые двое. Они давно начали свою игру. Третий обустраивался в междумирье, организуя перевозки душ, давая пищу нахлебникам. Первый и Второй помутили материнский разум обещаниями моего величия и перенесли её сюда с только что рождённым ребёнком. Мать окунула меня в эти воды, держа за пятку. Она хотела сделать меня неуязвимым. И она преуспела… отчасти.

В тумане заколебались образы: женщина с лицом, скрытым вуалью, младенец, погружаемый в черную пучину. Вода стекала с его тела, оставляя кожу бледной, как мрамор. Но пятка, за которую его держали, оставалась розовой, живой.

— Я рос, не зная страха. Мечи ломались о мою кожу, стрелы отскакивали, как от стали. Я был непобедим… пока не встретил его.

Туман показал нового персонажа — человека в звериной маске, с луком в руках.

— Парис. Жалкий трус, который даже не осмелился сразиться со мной лицом к лицу. Его стрела нашла единственное уязвимое место. И я умер.

Картина сменилась: Ахиллес лежал на земле, черная кровь сочилась из пятки. Но вместо того чтобы раствориться в небытии, он… проснулся.

— Стикс не просто дал мне неуязвимость. Он сделал меня частью себя. Когда я умер, река не отпустила меня. Она втянула обратно.

Теперь туман изображал другое — черные воды, сжимающиеся вокруг тела, проникающие в рот, в нос, в глаза. Ахиллес корчился в муках, его кожа темнела, становилась гладкой, как полированный обсидиан.

— Я провел в Стиксе века. Он перемалывал меня, перестраивал, наполнял своей сутью. Из реки выбрался не герой, а неизвестное существо.

Он развел руки, и ак его тень растянулась, превратившись в десятки щупалец, сливающихся с туманом.

— Мне нет хода на мост. Последняя часть, связывавшая меня с живыми исчезла. Моя жизнь поддерживается за счёт душ, выпитых в мире живых. Именно так копят силы и высшие. Я больше не человек. Я — эхо Стикса. Его страж., его оружие.

— Что ты предлагаешь?

— Уничтожить богов, отправить их в небытие и самим править этим миром. Поверь, для нас откроется множество возможностей. Мы будем казнить и миловать, уничтожать и давать право на жизнь!

Глаза Ахиллеса горели бледным синими пламенем. Он жил этой идеей, желал этого больше всего на свете.

— Искупайся