– Между прочим, моя мать была для меня почти всем, – сказал он. – Я чуть не…

Сэм встретился со мной взглядом и умолк. Я ободряюще кивнула.

– Вы чуть не…

Сэм отвел глаза, уставился в пол и пробормотал:

– Я попал в настоящую задницу. Мне пришлось выкарабкиваться оттуда. И это было очень трудно.

Тут в разговор вступила одна из моих коллег.

– Как вы выкарабкивались, Сэм? Расскажите, – попросила она, и ее голос с отчетливым северным акцентом прозвенел в комнате словно колокольчик.

Сэм искоса посмотрел на нее.

– Я был… Я был болен.

Мы ждали продолжения, но Сэм ничего больше не сказал. Это был первый случай, когда он заговорил если не о своем преступлении, то по крайней мере на тему, хоть как-то связанную с ним, – а именно о своих родителях. Преступление Сэма состояло в том, что десять лет назад он убил своего отца. Я во всеуслышание заявила, что сказанное им очень важно и мы вернемся к этому позднее. Его вклад в общую беседу породил глубокомысленную дискуссию трех других участников группы об отношениях между их родителями. В конце часа, отведенного для занятий нашей группы, Сэм вдруг резко встал, оттолкнув в сторону стул.

– Пора расходиться, – сказал он.

Моя коллега сказала, что Сэм прав, пришло время заканчивать занятия, но нам всем хотелось бы подвести итог его участия в общем разговоре.

– Кажется, сегодня вы сделали большой шаг вперед, Сэм, – сказала она.

Я думала, пациент ей ответит, но этого не произошло – похоже, Сэм израсходовал весь заряд, предназначавшийся для этого дня. Мужчины стали расходиться, направляясь к ожидающей их медсестре, которая должна была развести всех обратно по палатам. Я заметила, как Кац тронул Сэма за плечо, и услышала, как он негромко сказал:

– Хорошая работа, приятель.

Сэм ничего не ответил, но и не шарахнулся в сторону – это было хорошим знаком. Я надеялась, он найдет в себе смелость на последующих занятиях побольше рассказать нам о своих родителях, но понимала, что ему все же может потребоваться еще какое-то время, чтобы решиться на это.

Мы не могли настаивать на том, чтобы люди посещали групповые занятия по психотерапии. Да и не всем такие занятия подходили. Помню одного мужчину, который упорно отказывался присоединиться к нам, когда мы его приглашали. При этом он твердил: «Я никого не убивал. Если вы мне не верите, может выкопать моего брата и спросить у него». Такое нежелание участвовать в групповых сеансах может также объясняться страхом перед чем-то незнакомым – подобный страх можно назвать вполне естественным для человека, и он всем нам хорошо знаком. Другой пациент, к которому я как-то подошла с предложением прийти на групповое занятие, нервно спросил: «А вы можете сказать, что нового в итоге я узнаю?» Большинство преступников осознают, что разговор с психотерапевтом о совершенном ими преступлении воспринимается как их желание попытаться сократить риск того, что они снова совершат нечто подобное. Некоторые соглашаются посещать групповые сеансы, чтобы им поставили галочку в анкете, то есть подходят к этому вопросу формально. Но в той группе, о которой идет речь, все было иначе. Повестку дня определяли сами участники занятий, и правильные ответы, то есть социально верные выводы, к которым они должны были прийти в результате дискуссии, были отнюдь не очевидными. Те, кто пришел в группу ради галочки в анкете, вскоре отсеялись, поняв, что в сеансах в основном участвовали такие же люди, как они сами, то есть знающие, что значит убивать. Что касается Сэма, то он дал согласие на участие в групповых занятиях, лишь когда адаптировался к больничным условиям после пребывания в тюрьме и какое-то время попринимал специальные препараты. Правда, сделал он это не очень охотно, но в итоге предпочел групповые занятия индивидуальным. Коллеги рассказали мне, что он признал, что убил отца, но никогда не рассказывал о причинах, по которым это сделал, как и о том, что для него означал этот поступок. Он много лет провел в своеобразной ментальной изоляции, что, вероятно, было для него очень тяжело и болезненно. Как подметил один мой коллега, сумасшествие заставляет человека построить воздушный замок и жить в нем; мы же предлагаем пристроить к этому замку подъемный мост.

Я припомнила одну очень острую профессиональную дискуссию по вопросу о том, как нам следует назвать группу. Первое предложение было очень прямолинейным – «Группа убийств». Некоторые участники обсуждения решили, что такое название помешает членам группы рассказывать о своих преступлениях в присутствии других людей и не позволит возникнуть объединяющему эффекту между участниками занятий. В той больнице в Коннектикуте, где мне довелось побывать, группу, в которой тоже были собраны люди, убившие своих родителей, назвали весьма поэтично – «Генезис». Название придумали сами участники занятий. Помню, узнав об этом, я подумала, что такое название способно пробудить надежду. Мои весьма одаренные американские коллеги, которые «вели» эту группу, Марк Хиллбранд и Джон Янг, к тому времени уже успели написать много полезного на тему о вдохновляющей роли надежды в нашей работе[78]. В Бродмурской больнице было немало групп с «говорящими» названиями – от «Сексуальных преступников» до «Выходящих на волю». Так что мы в итоге согласились на «Группу убийств». Поскольку спрос на групповые занятия рос, мы стали проводить по два сеанса в неделю, а вскоре появились и еще две группы – четверговая и пятничная. Мне кажется, те десять лет, в течение которых я вела занятия в этих группах, были едва ли не лучшими в моей профессиональной карьере – я решала весьма серьезные и сложные задачи, мне приходилось много думать, а временами сталкиваться с вещами, которые находили глубокий отклик в душе. Случались в ходе этой работе и эпизоды, о которых невозможно вспоминать без смеха.

В первое время мы пришли к выводу, что наилучшие результаты наша работа давала в том случае, если количество участников группы не превышало четырех или пяти человек. Между тем общепринятой практикой считалось включение в подобные группы десяти – пятнадцати человек. Нам же казалось крайне важным, чтобы состав группы был, если можно так выразиться, «семейного» формата. Кроме того, мы решили задействовать в ходе каждого сеанса по меньшей мере трех психотерапевтов, чтобы у нас была возможность для маневра на случай, если кто-то из нас заболеет или уйдет в отпуск. Требования безопасности предусматривали, что в помещении, где проводится сеанс, постоянно должны были находиться двое из нас, но вскоре стало ясно, что нам ничто не угрожает. Никто из участников группы не хотел создавать себе проблемы.

Как я уже говорила, людей, с которыми мне