рассказ про убийство Сэмом ее мужа, Джудит сумела взять себя в руки. Я сочла это результатом того, что ей уже приходилось излагать свою историю много раз сотрудникам самых разных служб и организаций.

Как рассказала Джудит, однажды вечером Сэм неожиданно появился дома, хотя должен был в это время находиться в больнице. Они с мужем решили, что он выбрался из здания через задние ворота, которые кто-то забыл запереть. Ральф в это время мыл посуду после ужина. Сама Джудит находилась в подсобном помещении рядом с кухней, где занималась стиркой. Вдруг она услышала голоса. Ральф громко сказал что-то, Сэм в ответ обругал его и стал требовать у отца денег. Выбежав на кухню, Джудит увидела, что между мужчинами завязалась драка. Она набрала три девятки Службы спасения – и вдруг, к ее ужасу, Сэм достал из ящика с кухонной утварью скалку и взмахнул ею над головой отца. Выронив телефон, Джудит попыталась вмешаться в происходящее, но Сэм так сильно оттолкнул ее, что она, отлетев в сторону, ударилась о стену и повалилась на пол. При этом она отчетливо услышала, как у нее хрустнула кость – она сломала руку. Кроме того, Джудит сильно ударилась головой, и кровь начала заливать ей глаза. Но все же она видела и слышала, как Сэм свирепо пинает Ральфа, неподвижно лежавшего на полу. Удар следовал за ударом.

– Кажется, я в тот момент потеряла сознание, – бесстрастным голосом произнесла Джудит.

Сэм убежал с места преступления, но его почти сразу перехватила полиция и он признался в совершенном преступлении. Вскоре ему было предъявлено обвинение, и его поместили в тюрьму. Сэма признали виновным в убийстве и приговорили к пожизненному заключению без права условно-досрочного освобождения. Меня это немного удивило. Исходя из истории болезни, его можно было признать виновным в непредумышленном убийстве. Однако два психиатра, которые оценивали состояние Сэма перед судебным процессом, разошлись во мнениях по поводу того, был ли у него припадок в момент совершения преступления. Жюри присяжных явно предпочло при вынесении решения исходить из мнения психиатра, выступавшего в качестве свидетеля обвинения. А это означало, что был лишь один вариант приговора, который мог вынести судья.

Свидетельские показания Джудит тоже были учтены на суде. Она слышала, как Сэм требовал у отца денег. Прокурор сделал акцент на том обстоятельстве, что Сэм и раньше проявлял агрессию и применял насилие по отношению к родителям, когда ему нужны были деньги или наркотики. Нельзя сказать, что чисто медицинская история болезни была полностью проигнорирована присяжными. В таком деле крайне сложно четко определить, были ли мотивы преступления рациональными или иррациональными, и никогда не знаешь заранее, что решит жюри. Если бы в тюрьме психическое состояние Сэма заметно ухудшилось, он мог бы получить какое-то лечение, а если бы ухудшение оказалось значительным, его могли бы перевести в психиатрическую больницу со строгим режимом содержания. Через десять лет после того, как он убил отца, именно так и произошло. В больнице в состав лечения – с его согласия – были включены и групповые занятия, и он начал посещать сеансы в «Группе убийц».

Что касается иска Джудит по поводу халатности со стороны медперсонала больницы, то на бумаге дело выглядело простым. Больничный трест взял на себя обязательство заботиться о Сэме и следить за ним – и нарушил его, неверно оценив опасность, которую пациент мог представлять для окружающих. Сотрудники больницы позволили ему выходить за ее пределы, хотя знали, что он может быть опасен. Они не предупредили членов семьи Сэма ни о том, что ему разрешено покидать территорию лечебного учреждения, ни о том, что он сделал это самовольно. В результате пострадали и сам Сэм, и его семья, а значит, его родственники имели полное право потребовать возмещения нанесенного ущерба. Позиция больницы заключалась в том, что по закону у нее не было никаких обязательств перед семьей Сэма – только перед самим пациентом. Представители больничной администрации указывали на решение уголовного суда, что у Сэма не было приступа или обострения болезни в момент совершения убийства, а в обязанности лечебного учреждения не входило недопущение причинения Сэмом ущерба другим людям. К тому же в соответствии с Законом о психическом здоровье лечебное учреждение должно было контролировать Сэма, исходя из «минимальной ограничительной практики». Незадолго до совершения им убийства Сэма освидетельствовали и решили, что степень его опасности для окружающих является минимальной, так что режим его содержания был максимально облегченным. Это предполагало, что выход за пределы больницы для него являлся совершенно обычным делом и, более того, был предусмотрен протоколом лечения. Да, отлучка Сэма была самовольной, но такое с ним случалось и прежде, и никогда в подобных случаях он не пытался вступить в контакт с родителями и нанести ущерб им или кому-либо другому. Врачи не могли знать, что он отправится домой или применит физическое насилие по отношению к родителям, и никаких обоснованных законом договоренностей контактировать с ними в случае, если их сын самовольно уйдет из больницы, и сообщать о его отлучке, не было. Фактически поступить так означало бы нарушить права Сэма на конфиденциальность информации, касающейся его лично, – такие права предусмотрены всем нам хорошо знакомой концепцией конфиденциальности отношений между доктором и пациентом.

В медицинских кругах тем не менее считается общепринятым, что в определенных обстоятельствах, в частности когда существует серьезный риск нанесения кому-либо физического ущерба, нарушение конфиденциальности можно считать оправданным. В истории с Сэмом вопрос состоял как раз в том, идет ли речь об одном из таких случаев. А также в том, достаточно ли хорошо был поставлен в больнице процесс оценки рисков и оправданным ли было не извещать родителей Сэма о том, что их сын находится на свободе. Я считала, что кураторам Сэма следовало сообщить родителям о его самовольном уходе из больницы, и могла привести целый ряд аргументов в пользу такой точки зрения. Кроме того, я прекрасно знала, что соблюдение конфиденциальности, когда речь шла о родителях пациента, никогда не означало абсолютной секретности [84].

Пожалуй, лучшим примером может служить весьма резонансное дело Татьяны Тарасовой, или так называемое дело попечителей Калифорнийского университета, известное также как «дело, породившее тысячу судебных постановлений»[85]. Татьяна Тарасова была студенткой Калифорнийского университета в Беркли. Ее убил сокурсник, Просенджит Поддар, впавший в депрессию после того, как она, согласно показаниям свидетелей, отвергла его попытки завязать с ней романтические отношения. Это одно из первых дел, в котором было зафиксировано «навязчивое преследование» (до того, как это стало общепринятым термином для обозначения конкретного явления), которое к тому же стало своеобразной прелюдией к нападению