со смертельным исходом. Поддар обратился к университетскому психологу по поводу своей депрессии, и когда он рассказал, что его посещают мысли об убийстве Татьяны, это настолько сильно встревожило врача, что тот уведомил полицию. Поддара коротко допросили и задержали, но он казался вполне вменяемым и пообещал оставить Татьяну в покое. Когда же его отпустили, он прервал свои визиты к психологу и больше никогда к нему не обращался. Три месяца спустя он пришел к молодой женщине домой, выстрелил в нее, а затем добил ножом.

Родители погибшей подали иск против университета и его сотрудников. Последние, по мнению истцов, не выполнили свои обязанности по защите Татьяны. Они заявили, что психолог был обязан нарушить правила конфиденциальности и предупредить их дочь об опасности. Иск был отклонен как безосновательный. Однако родители Татьяны Тарасовой проявили настойчивость и дошли до Верховного суда, который пришел к заключению, что хотя университет в данном случае в самом деле не должен нести какую-либо ответственность, Тарасовы могут подать иск лично против университетского психолога, который не выполнил свой долг и не предупредил потенциальную жертву преступления об опасности. Последовали шумные протесты со стороны профессионального сообщества психиатров – его представители утверждали, что доверие пациентов имеет первостепенную важность, и если люди будут думать, что то, чем они делятся со специалистами, может стать достоянием третьих лиц, это оттолкнет потенциальных клиентов от врачей. Вопреки обыкновению Верховный суд рассмотрел вопрос вторично, но его второй вердикт лишь подтвердил изначальный – с некоторыми небольшими поправками. В частности, в решении было сказано, что если, по мнению психотерапевта, пациент может представлять угрозу для третьих лиц, «на нем лежит обязанность соответствующим образом позаботиться о том, чтобы оградить потенциальную жертву от этой угрозы». Верховный суд также указал, что «привилегии врача заканчиваются там, где начинается опасность, грозящая членам общества». По США прокатилась целая волна принятия законов, базирующихся на решении Верховного суда по «делу Тарасовой». И даже притом что американские законы неприменимы в Великобритании, у нас в судебных протоколах по многим делам можно найти немало ссылок на историю Татьяны Тарасовой в вопросах, касающихся конфиденциальности отношений между врачом и пациентом. Генеральный медицинский совет Великобритании довольно оперативно принял директивы, касающиеся раскрытия конфиденциальной информации «в целях общественного блага». Даже сейчас «дело Тарасовой» продолжает оставаться важной вехой в международных трактовках вопросов конфиденциальности.

В заключении по поводу дела Джудит я отметила, что медики, курировавшие Сэма, не следовали инструкциям по поводу раскрытия конфиденциальной информации и, кроме того, неверно оценили степень риска, которому подвергались члены семьи пациента. Я вовсе не хотела этим сказать, что они плохие люди или плохие врачи, а лишь констатировала: они совершили ошибку, что свойственно всем людям. Они явно не учли, что могут возникнуть обстоятельства, которые сделают нарушение режима конфиденциальности желательным и даже необходимым. И к тому же недооценили степень угрозы, исходящей от пациента, позволив Сэму выходить за пределы клиники и не предупредив родителей о его самовольной отлучке. В результате произошла трагедия, которая перевернула жизнь не только родителей Сэма, но и его самого.

После представления моего заключения я должна была встретиться с экспертом-медиком со стороны защиты. Мы с доктором Б. довольно быстро договорились по основным пунктам – в частности, по поводу того, что Сэм был психически нездоров, но в период времени, предшествовавший убийству, его состояние улучшалось (это следовало из того факта, что он был переведен на более свободный режим содержания, так что ему еще до роковой самовольной отлучки была предоставлена возможность покидать территорию лечебницы). А вот в оценке угрозы, которую пациент представлял для членов своей семьи, мы разошлись. Доктор Б. заявил, что до убийства не было никаких сигналов о том, что Сэм может быть опасен. Я же сослалась на письмо родителей пациента консультанту, курировавшему Сэма, в котором приводилось несколько примеров, когда Сэм применял насилие по отношению к своим близким. Это письмо также содержало просьбу о том, чтобы Сэма подвергли длительному лечению. Я была вынуждена согласиться с тем, что в последние несколько месяцев перед убийством отца Сэм в самом деле не угрожал своим родителям. И все же, с моей точки зрения, было слишком легкомысленно при оценке рисков исходить только из событий этого периода, а не из всей истории жизни Сэма и течения его заболевания. Его родители входили в число людей, которых пациент четко идентифицировал и с которыми общался наиболее близко, а следовательно, находились в «группе риска». Это означало, что идея о том, что их следовало бы предупредить об отлучке Сэма из клиники, по крайней мере заслуживала серьезного обсуждения – это предусматривали инструкции и рекомендации как Генерального медицинского совета, так и Национальной службы здравоохранения.

Доктор Б. придерживался иной точки зрения. По его мнению, данных для обоснования моей позиции и оправдания разглашения конфиденциальной информации было недостаточно, а потому если бы администрация больницы пошла по такому пути, это могло бы вызвать жалобы и даже судебный иск со стороны Сэма. Я на это возразила, что медики, присматривающие за Сэмом, в период, предшествовавший убийству, включали Джудит и Ральфа в свои клинические обзоры, касающиеся Сэма и его заболевания. Соответственно, когда Сэм, отпущенный за пределы больницы, не вернулся вовремя, можно было бы, сообщив об этом его родителям, не допустить причинения им ущерба или по крайней мере свести его к минимуму (мне не давала покоя мысль о незапертой двери черного хода у них в доме). В конце концов, мы с доктором Б. согласились в том, что сообщать близким родственникам о том, что пациента временно отпустили на свободу, было общепринятой практикой. В то же время доктор Б. заявил, что вполне обоснованной и также существующей практикой было не делать этого. Мы изложили наши взгляды в совместном заявлении и стали ждать, что будет дальше. Вариантов дальнейшего развития событий было два: дело должны были либо передать в суд, либо – что в подобных случаях происходило чаще – стороны могли прийти к досудебному соглашению по вопросу о финансовой компенсации (подробности подобных соглашений не подлежали разглашению). Адвокаты Джудит прогнозировали, что суд, скорее всего, состоится – по той причине, что его результат мог повлиять на исход других аналогичных дел. Если бы данный спор был разрешен во внесудебном порядке, это бы создало весьма неясный, неопределенный прецедент, и неизвестно, сколько еще похожих исков могло за ним последовать.

В день, когда мне предстояло давать свидетельские показания в суде, я надела специально предназначенный для подобных целей костюм – черный, строгий, выдержанный именно в том стиле, который предпочитали судебные адвокаты. Эксперты, часто выступающие на судебных заседаниях, тратят много времени