души не могут стать героями второго тома великой поэмы, а уж героинями – и подавно. У того произведения, которое и в самом деле было написано поэтическим, необычайным языком, мог быть лишь первый том, горький, как сама правда, и суровый, как жизнь поэта, пришедшего в ужас от неожиданно открытой им реальности. Гоголь, как видно, так до конца и не захотел её принять, реальность эту, хотя выбора у него уже не оставалось.

Глава двадцать первая. «Миссия» Матвея Константиновского

После того как жизнь Гоголя перешла обозначенную судьбой черту, главным человеком в жизни Николая Васильевича становится тот, кто сумел отвлечь его от реальной, действительной жизни, увести в сторону от неё, заставив с головой окунуться в религиозную отрешённость, войти в фанатический мистицизм, как в воду. Гоголь так и сделал, ступив, как потом оказалось, в Лету. Ну а человеком тем явился Матвей Константиновский.

Погодин вспоминал впоследствии: «Под конец пребывания Гоголя у нас я помню сановитую фигуру священника, приходившего к нему наверх и долго беседовавшего с ним. То был отец Матфей, ржевский знаменитый проповедник» [386].

О личности вышеупомянутого священника суждения существуют кардинально противоположные, разнятся они настолько, что поначалу-то нелегко, честное слово, нелегко рассудить, каков же был сей святой отец в реальности. Одни аттестуют его фанатиком-изувером, другие истым праведником и редкостной умницей. Однако нам, пожалуй, акцент придётся сделать на том, что под мудрым, святоотеческим руководством Константиновского Гоголь утратил связь с жизнью, утратил вкус к жизни, подошёл к своей гибели.

Трудно, согласитесь, трудно оценивать деятельного опекуна и заботливого пастыря, если его подопечный сгорает как свеча в считаные месяцы. Понятное дело, что отца Матвея нельзя считать главным виновником гоголевской гибели, и в любом случае решающим ударом по жизни Гоголя были не действия отца Матвея, не его слова. Но коль уж нам волей-неволей приходится оценивать роль Константиновского в печальной истории гоголевского финала, то делать это нужно, глядя на факты, на исход дела, а факты, как уже сказано, печальны, более того, они трагичны. Сознание нашего поэта оказывается помутнено, причём происходит это именно в то время, когда отец Матвей усиленно опекал и напутствовал раба Божьего Николая.

Матвей Александрович Константиновский родился ещё во времена Екатерины II, в 1791 г., то есть был почти на два десятка лет старше Гоголя. Мировоззрение Матвея Александровича было сформировано традициями старорежимного благочиния. Константиновский принадлежал к потомственным священникам, окончил семинарию, поступил сначала дьяконом в церковную службу одного из небольших сёл Тверской губернии, затем был направлен священником в более крупное село Диево Бежецкого уезда, а оттуда через тринадцать лет перешел того же уезда в село Езьско, где пробыл три с половиной года, до своего перевода во Ржев (в 1836 г.), который состоялся не без участия в том графа А.П. Толстого, бывшего в ту пору тверским губернатором [387].

Проповеди отца Матвея были яркими, ревностными, об этом свидетельствуют многие, да и сам склад характера Матвея Александровича, само его поведение были ревностно-религиозными. Он не был замечен в каких-либо мирских грехах, жил лишь со своей женой, и упрекнуть его хоть чем-нибудь нечестивым составляло трудность. Однако же, как я заметил чуть выше, есть такие исследователи, которые считают его жестоким человеком, приносившим людям страдания. В чём же дело? Мы в кои-то веки увидали перед собой по-настоящему честного и порядочного человека, отчего же такие характеристики? Что ж, придётся глянуть на отца Матвея чуть пристальнее.

В каждом селе, где жил отец Матвей, он пользовался всяким случаем для назидания прихожан – не только во время церковных служб, но и при посещениях на дому, при поминовениях, елеосвящении и т. п. [388].

Зять отца Матвея, Николай Гречищев, вспоминал, восхищаясь: «Слышанное от отца Матвея прихожане переносили в свои дома и передавали по возможности в свои семейства; а от этого в шумном прежде и весёлом селе (Езьске) реже стали слышаться мирские соблазнительные песни и игры: во многих местах и домах их заменили духовными песнями и назидательными разговорами. Даже малые дети в своих детских играх пели: «Царю небесный», «Святый боже», «Богородице, дево, радуйся» и другие более известные молитвы» [389].

Вот такое благочиние. Село строгого режима, не иначе. Только представьте, что вам выпало жить в селе, где даже детские игры и песни объявлены соблазнительными и вредными!

После смерти отца Матвея (деяния которого вызвали немало шума) Гречищев стал чем-то вроде биографа своего тестя, будучи настроен к нему благожелательно (поскольку тесть помог ему получить приход и устроиться в этой жизни). Так вот Гречищев, пересказывая детали биографии отца своей супруги, старался сказать о нём доброе и, описывая ту историю об «исправлении нравов» в Езьске (о котором мы уже упомянули в предыдущем абзаце), уверяет, что в селе все чрезвычайно возлюбили отца Матвея, несмотря на его строгий нрав и суровые требования. И до такой степени прониклись селяне, что в момент, когда церковное начальство решило перевести Константиновского во Ржев, бежали они вслед за любимым батюшкой и, обливаясь горячими слезами, не уставали благодарить. Иные, по словам Грешищева, бежали до самого Ржева.

Думаете, Гречищев преувеличивает или лжёт? К сожалению, нет, он пишет «благостно» и местами забавно, но сообщает всё же о том, что подтверждали и другие наблюдатели. И, глядя на людей, которых брался «воспитывать» Константиновский, наблюдатели эти замечали появление странных характеристик в поведении «воспитанников» отца Матвея.

Так вот, рассматривая всё это уже из нынешнего века, накопившего огромную массу знаний и опытов, не покажется ли очевидной мысль о том, что подопечные отца Матвея напоминают членов секты? Мне это совершенно очевидно, поскольку, являясь социологом, я серьёзно изучал поведение людей, подпавших под влияние сект, причём дело-то было в 1990-е гг. и перед моими глазами, к сожалению, прошло немало живых, а не книжных примеров всего того, что происходит с людьми, когда секты захватывают их сознание, подавляя их личность.

Возвращаясь же к деяниям Матвея Константиновского, можно с грустью заметить, что существует немало свидетельств, констатирующих упрямый факт: отец Матвей являлся религиозным фанатиком в самом банальном смысле слова. Но это было бы с полбеды, если бы Матвей Александрович не обладал задатками узурпатора, способного подчинять чужую волю, к тому же не чужд был и мракобесия, выдаваемого им за крайнюю степень святости.

Известен случай, произошедший с Матвеем Александровичем, который иным показался курьёзным и в котором мистицизм отца Матфея доходит почти до абсурда.

В сентябре 1853 г. в скиту у раскольников отец Матвей нашёл чей-то череп, который принял за мощи преподобного Саввы. Исполненный религиозного энтузиазма, Константиновский изъял череп у раскольников и без санкции архиерея