– Все считают себя такими умными! Так знайте же, доктор Эдсхед, я был очень близок с отцом, и он гордился мной. Причем вполне заслуженно. Он был всего лишь сельским доктором, у него не было успешного бизнеса, как у меня, и он никогда нигде не публиковался.

Беседа в самом деле приняла нежелательное для меня направление – причем как раз в тот самый момент, когда мне показалось, что мы вот-вот придем к чему-то важному. Я была очень разочарована – весь остаток сеанса Дэвид рассказывал о своей последней статье в «Британском медицинском журнале» и перечислял другие профессиональные достижения.

Я уже начинала думать, что Дэвид просто не может – или не намерен – использовать то, что я могла ему предложить в плане психотерапевтической помощи. Как мы уже видели на примере других случаев, успех в психотерапии приходит тогда, когда пациент принимает тот факт, что в его сознании и взглядах на жизнь что-то, возможно, придется изменить. В общении Дэвида со мной проскальзывали признаки нарциссизма, хотя я бы не сказала, что у него имелись какие-то личностные расстройства или прочие психические заболевания. Просто его манере общаться с людьми были свойственны напыщенность и высокомерие, при которых он просто не мог позволить себе показаться другому человеку уязвимым. Эта особенность часто встречается у людей, занимающих лидирующие роли в капиталистическом обществе с высоким уровнем конкуренции, таком как наше. Особенно это характерно для мужчин и в первую очередь для тех, которые исходят из понятий мужского превосходства и полагают, что сильный человек никогда никому не показывает своих слабостей. Но, как свидетельствуют все предыдущие истории, рассказанные мной в этой книге, признание пациентом собственной уязвимости совершенно необходимо для того, чтобы психотерапия дала результат. Чем более открыт человек, тем больше вероятность принятия им своего истинного «я» и изменений к лучшему в его сознании. Я стала опасаться, что Дэвиду добиться этого не удастся.

Впрочем, я подозревала, что он, общаясь с другими людьми, не всегда ведет себя так же, как со мной. Скорее всего, дело было в том, что фактическое одиночество и эмоциональная обделенность в детские годы привели к тому, что он попросту старался избегать болезненных чувств. В итоге, став взрослым, он приучил себя психологически игнорировать проблемы и горести других людей, просто не пускать их себе в душу, как весьма красноречиво выразился поэт Викторианской эпохи Джерард Мэнли Хопкинс. Казалось весьма сомнительным, что если я проявлю больше терпения и настойчивости и буду действовать так неопределенно долгое время, это заставит Дэвида снять свою внутреннюю защиту.

Я пригласила его встретиться и подробно обсудить результаты уже проделанной нами совместной работы. Чувствовалось, что в ходе разговора он ощущал дискомфорт. При этом Дэвид снова стал твердить, что он «в порядке» и «не сказал бы», что испытывает какие-то проблемы. Я попыталась слегка поднажать на него.

– Послушайте, я знаю, что по ночам вас все еще мучают кошмары. Насколько я понимаю, вы по-прежнему испытываете негативные эмоции на работе и считаете дни в ожидании, когда сможете отойти от дел. Какой же результат дала наша с вами совместная работа и есть ли он вообще?

В ответ Дэвид изобразил обиду и стал обвинять меня в том, что я пытаюсь от него избавиться. Возможно, я не совсем верно оценила его отношение к нашим сеансам. Взяв в руки блокнот, я нашла в нем запись, сделанную мной довольно давно, во время одной из наших первых встреч, когда Дэвид рассказал мне, что его отец «был как бы дома – и в то же время отсутствовал». Возможно, предположила я, нечто подобное происходило и во время наших психотерапевтических сеансов.

– Вы приходите сюда, разговариваете со мной, но у меня такое чувство, что есть много такого, о чем вы не можете мне рассказать, что вы тоже «здесь – и не здесь». Вы можете помочь мне понять, в чем проблема?

Иногда одно только понимание того, что сеансы психотерапии не могут проводиться бесконечно долго, приводит к тому, что пациенты меняют свое отношение к лечению и начинают высказывать какие-то новые мысли, а это – ключ к положительным изменениям. Дэвид ответил на мой вопрос не сразу. Какое-то время он сидел молча, сложив руки на коленях и делая глубокие вдохи и выдохи, словно старался успокоиться. Затем тихо спросил, что я имею в виду – то есть что именно он, по моему мнению, недоговаривает. При этом тон у Дэвида все еще был слегка агрессивным и вызывающим. Я ответила, что понятия не имею, что именно он пытается скрыть. Мой собеседник улыбнулся.

– Ну что же… – произнес он с таким видом, словно хотел дать понять, что вопрос исчерпан и никаких претензий ко мне у него нет. Я молча ждала, прислушиваясь к тиканью часов, отсчитывавших секунды и минуты, которые еще оставались до конца нашей встречи. Некоторое время назад Дэвид сказал, что не знает, по какой причине от него внезапно ушла жена. Может быть, у него было что рассказать на эту тему? Долгие годы работы научили меня, что никогда нельзя сказать заранее, что может случиться в ходе психотерапевтического сеанса. Я опасалась напрямую задавать Дэвиду вопрос – это могло рассердить его. При этом у меня не было полной уверенности в том, что я поступаю правильно, отдавая ему инициативу. Но, как говорится, что сделано – то сделано.

Дэвид, казалось, пришел к какому-то решению. Он хлопнул ладонями по коленям с таким видом, словно собирался встать и уйти. Это было совершенно не похоже на обычный порядок: сеанс крайне редко завершался по инициативе пациента. Но если такое все же происходило, то это было знаком какого-то прогресса, улучшения, поскольку показывало, что пациент пытается нащупать какие-то другие, более «правильные» способы высказать свое разочарование и недовольство, но пока еще в этом не преуспел (так было в случаях с Тони и Зарой). Между тем Дэвид заговорил, наклонившись вперед, так что я даже почувствовала на лице его дыхание. При этом он смотрел мне прямо в глаза.

– Ладно, доктор Эдсхед, думаю, я расскажу вам.

Произнеся эту фразу, Дэвид, немного расслабившись, снова откинулся на спинку стула. Затем он начал объяснять, что его жена Конни всегда была женщиной «зажатой», этакой «классической английской скромницей» – тут Дэвид выразил надежду, что я понимаю, о чем он говорит. Я не кивнула, но мне показалось, что он каким-то образом прочел на моем лице согласие. Так вот, продолжил Дэвид свой рассказ, однажды Конни «взбеленилась», когда обнаружила, что он время от времени просматривает