личностной самоидентификации. Сохранение людьми, находящимися в группе риска, психического здоровья зависит в том числе и от общества, а Дэвид, судя по его словам, оказался лишенным какой-либо поддержки и накануне развода плыл по течению. Наверное, для него в какой-то мере мог бы стать опорой спортивный клуб, который он посещал, но гольф – не командный вид спорта. С детьми же и их семьями у него, похоже, не было достаточно близких отношений, а с коллегами по работе, по крайней мере с некоторыми из них, он предпочитал не общаться.

Я представила себе его жизнь после ухода Конни. Одинокий человек, занятый тяжелой и нервной работой, приходит домой поздно вечером, выпивает несколько порций какого-нибудь крепкого напитка в надежде, что это поможет ему заснуть. А затем бродит по пустым комнатам, в которых гулко звучит эхо его шагов, глядя на взятые в рамки фотографии из той жизни, которая для него навсегда потеряна. Потом поднимается по лестнице в спальню, ложится в кровать и пытается забыться, а вскоре после того, как ему это наконец удается, в ужасе просыпается от кошмаров, которые не в состоянии толком запомнить и описать. И так каждую ночь. Иногда, когда я думаю о подобных вещах, мне приходится усилием воли останавливать себя и давать себе передышку – подобные мысли возникают у меня очень легко, и я порой захожу слишком далеко. Более того, я поняла, что, хотя умение представить себе жизнь другого человека необходимо, чтобы по-настоящему ему посочувствовать, иногда, когда я в этом плане даю волю своему воображению, это мешает слышать и видеть то, что реально происходит вокруг. Но если бы я никогда этого не делала, это тоже было бы плохо. Как еще можно поставить себя на место другого?

Я решила выяснить у Дэвида имя кого-то из наиболее близких ему людей, с кем смогу в случае необходимости поговорить – возможно, таким человеком мог оказаться кто-то из его близких друзей. Такие вещи вовсе не являются необычными для случаев, когда речь идет о людях, находящихся в состоянии депрессии. Но контакты с теми, кто «особо приближен» к пациенту, могут осуществляться только с разрешения больного. Поняв, чего я от него хочу, Дэвид поначалу просто отмахнулся от меня, но потом, когда я стала мягко настаивать на своем, неохотно сказал, что я могу переговорить с его личным врачом и, если это потребуется, с заместителем главврача больницы по вопросам административно-хозяйственной деятельности – «хотя это уж точно будет ни к чему». Что касается кого-то из близких друзей, то Дэвид попросту не смог вспомнить ни одного имени. Его эмоциональное состояние напоминало унылый зимний пейзаж, у меня сложилось устойчивое ощущение, что где-то в глубине его души гнездится тяжелое страдание. И все же когда наш сеанс закончился, Дэвид заверил меня, что пребывает «в прекрасном настроении», и уверял, что мне «не о чем беспокоиться». Я готова была поклясться, что, произнеся дежурную фразу «увидимся на следующей неделе», он на выходе из комнаты мне подмигнул.

На следующую нашу встречу он пришел, одетый в стиле «кэжуал». Лицо его было красноватым от загара, воротник спортивной рубашки расстегнут и слегка приподнят. Он был очень доволен своей игрой в гольф в то утро. Но его оживление сразу же пошло на убыль, когда я поинтересовалась, можем ли мы продолжить разговор о его раннем детстве.

– А, выходит, мы вступаем на территорию старины Фрейда, не так ли? – осведомился он и, с преувеличенным рвением изобразив пальцами воображаемые кавычки, продекламировал единственную, наверное, строчку из поэзии Ларкина, которую он (как и многие другие) знал наизусть: «Задалбливают мать с отцом, / тебе cуют они, “любя”, /свои огрехи, все, гуртом…»[91][92]. Дэвид прервал цитату и победно ухмыльнулся, словно ученик, ожидающий похвалы от учителя. Я промолчала.

– Фрейд, Юнг… это ведь ненастоящая наука, верно, доктор Эдсхед?

Мне невольно стало любопытно, почему мой пациент пытается принизить профессию психиатра. Да, я знаю, некоторые медики до сих пор смотрят на психиатрию как на лженауку. Но такая точка зрения крайне редко встречается среди врачей общей практики, чья работа так тесно связана с проблемами психического здоровья.

Я решила отнестись к комментарию Дэвида как к шутке и позволила себе в ответ закатить глаза к потолку, делая вид, что собеседник в моем лице разом оскорбил всех психиатров на свете.

– Расскажите о своих родителях, – попросила я.

Дэвид шутливо вскинул вверх руки, давая понять, что сдается, и начал говорить. Рассказ его был коротким и очень конкретным, но больше напоминал профессиональную биографию или справку, опубликованную в газете. Его назвали в честь отца, который тоже был врачом общего профиля. Мать Дэвида работала медсестрой.

– Это вполне обычная ситуация. Так бывает во многих семьях, – заметил он. – У вас тоже так было?

Я сделала в блокноте пометку о том, что мой собеседник предпочел сменить направление беседы и вывести ее из русла «доктор – пациент», сделав более личной, и мягко напомнила, что мы говорим о нем, а не обо мне. На какую-то секунду у меня возникло желание назвать его по имени, и мне показалось, что это был с моей стороны какой-то материнский порыв. Когда психотерапевт и пациент начинают называть друг друга по имени, это всегда очень интересный момент – если, конечно, до этого доходит. Нам до этого было еще далеко. Собственно говоря, Дэвид до самого конца называл меня «доктор», хотя это обращение, как мне казалось, всегда таило в себе тень иронии – особенно если учесть скептическое отношение моего пациента к психиатрам и психиатрии.

Дэвид тем временем продолжал. Он рассказал о том, как его отец создал кабинет для консультаций на первом этаже их семейного дома, а также вспомнил, как он и другие дети в часы приема ходили мимо кабинета на цыпочках: «Нас можно было видеть, но не слышать». Фактически его отец всегда был дома, но… Тут Дэвид вдруг замолчал на какое-то время, словно ему было трудно сформулировать свою мысль, а затем снова заговорил:

– Он был… там и в то же время словно бы не там, понимаете?

Кажется, это был первый раз, когда он сказал что-то, в чем можно было ощутить его личные чувства. Я дословно записала произнесенную им фразу в свой блокнот, поняв, что в ней скрыта целая палитра сложных эмоций – каких именно, мне, вероятно, предстояло узнать позднее. Дэвид приподнял брови, давая понять, что заметил, как я зафиксировала его слова, но ничего по этому поводу не сказал.

Он заговорил о том, как его мать ходила в расположенную неподалеку от их