кавалерия». «Правда ваша», – сказал он, сдерживая свою лошадь, которая мялась и пятилась от наших громовых выстрелов, и, кажется, он передал это своему полковому командиру, потому что вскоре полк отодвинулся от нас.

Линия дыма на левом фланге, несколько ослабленная лесом, огибала его, и показывала нам, что за этим лесом идет немаловажная борьба. Там пролегала старая смоленская дорога. Само собой разумеется, что Наполеон не выпустил из виду возможности обойти наш левый фланг, и мы туда часто поглядывали; но там стоял корпус Тучкова, и все усилия Понятовского разбились об эту преграду. Хотя Тучков долго оставался с одною только дивизиею, будучи принужден уступить другую на помощь князю Багратиону, и начал ослабевать перед напором Понятовского, но Кутузов подкрепил его дивизией Олсуфьева из корпуса Багговута. Тучков принудил Понятовского отступить[9], но сам был смертельно ранен, и Багговут заступил его место. Наполеон, узнав о неуспехе Понятовского, сильно опасался в продолжение всей битвы, чтобы Тучков, освободясь от Понятовского, не зашел в тыл Нею и Мюрату.

Мы были в одно время неприятно удивлены несколькими продольными выстрелами в правой стороне нашей батареи. Причина тому была перегнувшаяся линия нашего левого фланга, по взятии французами семеновских флешей, так что огонь французских батарей, направленный на нашу центральную батарею, названной Раевскою, бывшую предметом возобновлявшихся усилий неприятеля овладеть ею, начал достигать до нас; мы подвинулись потому вперед; но вскоре увидели перед собою ряды неприятельской кавалерии. Это была кавалерия Латур-Мобура. Наполеон, временно утешенный взятием Семеновских флешей, направил в то время Латур-Мобура порешить с нами и с Шевардинского редута, с оживлением восклицал: «Ils у vont, Ils у vont! (Идут, идут! – фр?)» Эта тяжелая туча, грозившая разгромом, разбилась о штыки кареев наших гвардейских полков Измайловского и Литовского, и была потом разгромлена нашими гвардейскими батареями Его Высочества и графа Аракчеева, и отчасти 1-ю легкою ротою.

Наполеон мечтал тогда конечно о Маренго, о Келлермане, но он имел дело не с австрийцами, и скоро последовало разочарование: большая часть его кавалерии полегла на этом месте и не могла уже потом поправиться. Кавалерийская атака была повторена и нашла ту же участь. Явившаяся теперь перед нами кавалерия предприняла третью попытку; отброшенная опять кареями наших гвардейских полков, она обернула на нас[10], и заслонив собой действие своей артиллерии, дала возможность нашей батарее несколько вздохнуть и оправиться. Тогда кирасирский Его Величества полк двинулся для удержания атаки. Наш батарейный командир, Столыпин, увидев движение кирасир, взял на передки, рысью выехал несколько вперед и, переменив фронт, ожидал приближения неприятеля без выстрела. Орудия были заряжены картечью; цель Столыпина состояла в том, чтобы подпустить неприятеля на близкое расстояние, сильным огнем расстроить противника и тем подготовить верный успех нашим кирасирам. Неприятель смело шел малою рысью прямо на ожидавшую его батарею; но в то время, как неприятельская кавалерия была не далее 150 саженей от батареи, на которой уже наносились пальники, кавалерия эта развернулась в стороны и показала скрытую за нею легкую конную батарею, снявшуюся уже с передков. Одновременно с обеих сторон раздались выстрелы. Неминуемая сумятица не могла не произойти временно на батарее при столь близкой посылке картечи: несколько людей и лошадей выбыло из строя; но, имея дело с кавалерией, у нас уже были приготовлены картузы для следующего выстрела, и я успел еще послать картечь из моего флангового орудия. Это был мой последний салют неприятелю,… я вдруг почувствовал электрическое сотрясение, упал возле орудия и увидел, что моя левая нога раздроблена вдребезги… Я еще видел как наши кирасиры, бывшие дотоле бездействующими зрителями, понеслись в атаку. Положение неприятельской батареи было конечно хуже нашей; выстрелом одного из наших единорогов, заряженного гранатой, взорван был там зарядный ящик; в густом облаке дыма нельзя было различить, что там происходило. Этим был прекращен артиллерийский поединок. Ответных выстрелов с неприятельской батареи уже не было. Наша кавалерия, как я впоследствии узнал, смяла неприятельскую батарею и отбила из ее шести орудий два. В это время мой товарищ, подпоручик Ваксмут, был ранен картечною пулею, которая засела у него под правою лопаткою. Рана Ваксмута была наскоро перевязана солдатами, и он до конца дела оставался на батарее; а под Столыпиным убита его лихая горская лошадь.

Я был уже под ножом почтенного штаб-доктора Измайловского полка Каменецкого, на перевязочном пункте, когда происходила опять ужасная резня на центральной батарее Раевского. Но я остановлюсь на время, чтобы сказать несколько слов о духе, который тогда оживлял наших солдат. Мой добрый друг и тогда начальник Афанасий Столыпин, которому я послал сказать, что фланговые орудия остаются без офицера, подъехал ко мне и, погоревав надо мною, послал отыскивать ратников; но их вблизи не нашлось. Меня понесли на шинели; мы встретили подбитое орудие, влекомое на раненых, хромых лошадях, и меня кое-как уложили на него. При мне остался поддерживавший меня бомбардир Козлов. Медленно подвигались мы, провожаемые ядрами; наконец достигли желаемого места возле какого-то сарая, перед которым вся лужайка была занята сидевшими и лежавшими ранеными, терпеливо ожидавшими, когда дойдет до них очередь. Доктора, с засученными рукавами, выпачканные кровью, подбегали то к одному, то к другому; кучи отрезанных членов лежали в разных местах; меня положили перед Каменецким, который тогда отнимал руку у гренадера, сидевшего на камне. Я обернулся к Козлову: «Останься, мой друг, при мне, пока прибудут из обоза мои люди».

«Я попрошу, ваше благородие, – отвечал он, – чтобы здесь вас, покамест, поберегли, а мне позвольте вернуться на батарею: людей много бьют, всякий человек теперь там нужен». – «Христос с тобою, мой друг, – сказал я ему, – если я останусь жив, ты не останешься без награды». И он получил георгиевский крест.

В это время мой товарищ, прапорщик Дивов, находившийся при графе Кутайсове, и посланный им с какими-то приказаниями, услышав от одних, что граф ранен, а от других, что он убит, отыскивал его везде, и наткнулся на меня в ту минуту, когда Каменецкий точил свой инструмент, чтобы приняться за меня. Дивов спросил меня: не может ли он мне чем помочь, и оказал мне большую услугу; я попросил его, не может ли он мне достать льду и положить в рот, иссохший от жару; к удивлению моему, он исполнил мое желание. Он же нашел и прислал мне двух моих людей. Даже и тут ядра тревожили иногда усиленные работы наших медиков.

Возвратимся на батарею Раевского. Мы видели первый штурм и как дорого французы поплатились за временное завладение этою батареею; тут полегли лучшие их генералы. Их дивизионные