нашел у нас в гостях капитана Вельяминова и штабс-капитана Ладыгина, которые только что возвратились со Столыпиным из-под Шевардина. Они были в стрелковой цепи и рассказывали про ловкость французских стрелков, которые перестреливаясь, находились в беспрерывном движении, не представляя собою цели неприятелю. Ладыгин, Столыпин и Таубе были моими пестунами.

Прочитав живые и увлекательные страницы генерала Ратча о действиях нашей гвардейской артиллерии, я беру у него приведенный им совет Фридриха Великого: «aimez les details (любите детали – фр.)», будучи уверен, что меня никто не упрекнет за то, что я, при разборе романа графа Толстого увлекся в лишние подробности, невольно пробудившиеся во мне при воспоминании о славных днях нашей армии.

Вопреки моим ожиданиям, следующий день 25-го августа прошел миролюбиво для обеих армий; но нас придвинули еще ближе к боевой линии. Хотя мы составляли третью линию, однако мы знали, что уже находимся под выстрелами.

Глубоко трогательное зрелище происходило в этот день, когда образ Смоленской Божией Матери, при церковном шествии и с молебным пением, был обнесен по рядам армии в сопровождении нескольких взводов пехоты, с киверами в руках и с ружьями «на молитву». Теплое религиозное чувство привело в движение все войско; толпы солдат и ратников повергались на землю и беспрестанно преграждали торжественное шествие: все желали, хотя коснуться иконы; они с жадностью прислушивались к молебному пению, которое для многих из них делалось панихидою, – они это знали, и на многих ратниках, у которых на шапках сияли кресты, были надеты белые рубашки. Вся наша армия походила тогда на армию крестоносцев, и, конечно, наши противники были не лучше мусульман: те призывали Аллаха, а у французов имя Божие едва ли было у кого на устах. Кутузов помолился перед иконою и объехал всю армию, громко приветствуемый ею.

Я был послан в этот день для ознакомления с местностью наших парков и ординарцем для принятия приказаний начальника всей артиллерии, графа Кутайсова. Вот что велел он мне уже вечером, передать моим товарищам: «Подтвердите от меня во всех ротах, чтобы они с позиций не снимались, пока неприятель не сядет верхом на пушки; сказать командирам и всем гг. офицерам, что, только отважно дерясь на самом близком картечном выстреле, можно достигнуть того, чтобы неприятелю не уступить ни шагу нашей позиции; артиллерия должна жертвовать собою. Пусть возьмут вас с орудиями, но последний картечный выстрел выпустите в упор. Если б за всем этим батарея и была взята, хотя можно почти поручиться, что она уже вполне искупила потерю орудий». Эти знаменательные слова графа Кутайсова сделались его духовным завещанием артиллерии, и, конечно, его приказания были на следующий день буквально исполнены.

Мы поздно полегли спать, не раздеваясь, не помышляя, что несколько сот жерл неприятельских орудий смотрят уже на нас с противной стороны, ожидая рассвета. Ночь была свежая и ясная. Самый крепкий и приятный сон наш на заре был внезапно прерван ружейными перекатами: это была атака на гвардейских егерей в Бородине, и почти вслед за тем заревела артиллерия и слилась в один громовой гул. «Становись!» – раздалось по рядам… Быстро припряжены были лошади к орудиям и зарядным ящикам. Несколько ядер с визгом шмыгнули уже мимо нас; не смотря на то, чайник кипел, и нам, уже стоявшим в строю, поднесли несколько стаканов чаю с ржаными сухарями. Солдаты тоже что-то закусывали, а стоявший возле меня бомбардир наливал в крышку своей манерки обычную порцию водки; увидав, что я на него смотрю, он сказал: «Извините, ваше благородие, день долог, и, конечно, до ночи мы ничего не перекусим».

К нам примыкал Преображенский полк; несколько офицеров этого полка собрались вместе с нами впереди нашей батареи, рассуждая о начавшейся битве. Свист ядер учащался, и мы, т. е. новички, отвесили им несколько поклонов, чему подражали и некоторые солдаты; но видя, что учтивость наша ни к чему не ведет и, получив замечание старых бойцов «не кланяться», сделались уже горды. Разговоры наши заметно были серьезны; всякий чувствовал, что он стоит на рубеже вечности. Я заметил, что даже наши ретивые кони, которые сначала при свисте ядер ржали и рвались, вскоре сделались смирны, как ягнята. Завидя медленно катящееся к нам ядро, я рассеянно хотел его толкнуть ногой, как вдруг кто-то порывисто отдернул меня назад: это был капитан Преображенского полка граф Полиньяк, мой петербургский знакомец: «Что вы делаете, – воскликнул он, – как же вы, артиллерист, забываете, что даже такие ядра, по закону вращения около своей оси, не теряют своей силы; оно могло оторвать вам ногу!» Я нежно поблагодарил его за урок. Преображенцы вскоре нас оставили; у них уже начались некоторые кровавые сцены. Мы узнали, что полковник Баранцев, который часто утешал нас своею гитарою, наигрывая своего сочинения романс:

Девицы, если не хотите,

Подвергнуться любви бедам

бывший тогда в большом ходу, объезжая свой батальон был перерван ядром. Мы разместились по орудиям. Первою жертвою в моем взводе (я командовал 11-ми 12-м орудиями) была ящичная лошадь. Медленно текли часы, особенно при свисте ядер; я прилег на свое фланговое 12-е орудие, как вдруг хлопнуло ядро в стоявший передо мною зарядный ящик, который загорелся, и шарахнулись, было, лошади. «Граната», – сказал кто-то, и люди раздвинулись. Я был уже на ногах: «Эх, братцы, если бы это была граната…» Один из бомбардиров не дал мне договорить, и, опередив меня, смело подбежал к ящику: «Господи благослови, – сказал он и быстро вскрыл крышку ящика, – холодное ядро, ваше благородие!., повредило сверху гнёзда да и засело», – говорил он, перерываясь. Я потрепал его по плечу. Когда стоишь без дела, каждое пустое обстоятельство обращает на себя внимание. В самое это время бежала на батарею разнузданная отличных статей лошадь. «Позвольте перехватить, ваше благородие, для ящика», – сказал кто-то; но лошадь сама приближалась; находка была невелика: у бедной лошади сорвана была оконечность морды, и кровь капала из нее. Остановясь возле лошадей, она жалостно глядела на нас, как бы прося помощи.

Никто еще из людей моего взвода не был тронут; не знаю, что происходило у других: мы заняли широкие дистанции, чтобы давать менее добычи неприятельским ядрам, и каждый у себя хозяйничал.

Пока у нас происходили подобные безделки, бой кипел уже во всем разгаре против нас в центре, а еще более на левом фланге; но клубы и занавесы дыма, из-за которого сверкали пушечные огни, или чернели колонны, как пятна на солнце, закрыли от нас все. А что может видеть фронтовой офицер, кроме того, что у него