class="v">Не помогали танки иностранцев.

Напившись крови, захмелел холоп.

Голодная орава голодранцев

Погнала «беляков» за Перекоп.

Усами шевеля, Семён Буденный

На жеребце своём летел как шквал.

Красноармейцы в Сиваше студеном,

По трупам обошли Турецкий вал.

Бежала посрамлённая армада,

Винтовки и погоны побросав.

Немногие удрать смогли из ада,

В который раз изгнанниками став.

Без правой кисти, Родины и дела

Поколесил по свету пилигрим,

С душою исковерканной и телом.

Маршрут простой: Марсель — Лион — Берлин.

Пожил немного в Вене и в Милане.

Потом дорога привела в Париж,

А там полузабытое название

Он увидал на тумбе для афиш.

Его встречали хмурые фигуры.

Узнав его, поведал друг факир

О том, что белокурая Лаура

Покинула при родах грешный мир.

Потом пришла наездница Тулуза,

Сказав ему: — приветствую борец,

И передала в руки карапуза,

Поведав малышу: — вот твой отец.

Глава 5. Сапёр 1936

Бредовый жар сознание туманил.

Виски стучали словно барабан.

По капле кровь текла из рваной раны

И уползала как змея в бурьян.

От зноя и от жажды изнывая,

Израненный в траве лежал пластом.

Таким его испанка молодая

Увидела в овраге под кустом.

Уже бессильно закрывались очи,

Вороны поднимали шум и гам.

Она их прогнала, потом пол ночи

Тащила по нескошенным лугам.

А он пришёл в себя уже в кровати,

Не помня, как проделал этот путь.

Обрывками её цветного платья

Повязана израненная грудь.

Девчушка, подложив под шею руку,

Его поила козьим молоком.

И он, не замечая боль и муку,

Обвёл глазами обветшалый дом.

Клочки воспоминаний, словно пряжу

В одну соединить пытался нить.

Стирался след от пороха и сажи,

И память начинала приходить.

Он в Минске был трамвайным контролёром,

Но был приказ, и покидая мать,

Ему пришлось в Испании сапёром

Республике распятой помогать.

Скользя по кромке между тьмой и светом,

(Сапёры ошибаются лишь раз)

Он так успел немного в жизни этой,

И вот пришёл его кончины час.

Одно неосторожное движенье.

Слетел с руки заветный амулет.

Мелькнула вспышка будто наваждение.

В глазах у парня выключился свет.

Но сила организма молодого

С заботой сотворили чудо вдруг.

Назло судьбе сапёр родился снова,

Глотая молоко из нежных рук.

Он, постепенно день за днём крепчая,

Разглядывал испанку невзначай.

Она его поила сладким чаем,

И пила с ним сама медовый чай.

Он плохо понимал по-каталонски,

Поэтому улыбчиво молчал.

Болтался на затылке хвостик конский,

И часто по щеке его хлестал.

Всё чаще их глаза встречались взглядом.

Она была смущения полна.

И как-то раз она присела рядом

На лавку у раскрытого окна.

Себе на горе ягодка созрела.

Вокруг злодеи и глаза горят

На то, что сладко, а девичье тело

Добыча для двуногого зверья.

Никто не спросит и возьмёт задаром.

Цена девичьей чести — медный грош.

Всё пропадёт в воинственном пожаре,

А этот телом и лицом хорош.

Его, обняв, как розочка зарделась.

Он пил уста как сладкое вино.

Ночная мгла сплела два юных тела,

Рогатый месяц заглянул в окно.

Два локона сплетались воедино.

Бывают в жизни стоны не от ран.

Вдруг изнутри взорвался, словно мина

Горячий извержения вулкан.

А утром полицейская облава

Перед костёлом посреди села,

Жизнь юноши навеки оборвала,

Которая итак едва текла.

Потом он очень долго снился деве.

И точно в Рождество, под новый год,

В её горячем располневшем теле,

Зашевелился тайной связи плод.

Глава 6. Обер-лейтенант 1941

Война ворвалась в их избу как буря.

Жестокая всеобщая беда.

Отец, прощаясь, обнял дочку хмуро,

А братья, улыбаясь как всегда.

Она росла как полевой цветочек.

Четыре брата это не пустяк.

Да кто  в своём уме носить захочет

Под глазом гордо как медаль синяк.

И вот остался, покоряясь доле,

Созревший ранний плод не по годам.

Как тонкая травинка в чистом поле

На поругание грязным сапогам.

Печальный взгляд девичий не искрился.

Обрезанной косе не нужен бант.

К ней в хату на постой определился

Голубоглазый обер — лейтенант.

Она, его погоны ненавидя,

Была готова в пищу всыпать яд.

Но сняв мундир, он в человечьем виде

Давал ей масло, хлеб и шоколад.

Старался взглядом не смущать девчонку.

Но иногда, бросая взгляд мельком,

Он счастлив был, что девушка с бурёнкой

Его поили тёплым молоком.

Красив лицом, на вид едва за двадцать,

Он был ей мил, чего кривить душой.

Хотелось бы к груди его прижаться,

Но он — фашист, а значит ей чужой.

Однажды, долго собираясь с духом,

Отодвигая локон на виске,

Он, наклонившись над девичьим ухом,

Заговорил на русском языке:

— Отец мой был полковником охранки,

Но ты меня бояться не должна.

Потом он был берлинским эмигрантом

Когда прошла Гражданская война.

Влюбившись в мать — немецкую циркачку,

Он по стране в кибитке колесил.

Прожив свой век в надежде на удачу

Со мной всегда по-русски говорил.

Германию и немцев уважая,

Любовь к России удалось привить.

Бескрайние просторы воспевая,

Меня учил он всех людей любить.

Скрывать происхождение не сложно,

Он по закону не был мне отцом.

Но всё равно на сердце так тревожно

Когда себя считаешь подлецом.

Съедаемый драконом укоризны,

Пытаюсь душу сохранить свою.

По существу, имея две отчизны

Я обе их бесстыдно предаю.

Зачем я это рассказал? Не знаю.

Меня пугает твой невольный страх.

Хочу, чтоб знала ты, как я страдаю

От ненависти в милых мне глазах.

Она взглянула в голубые очи,

Увидев в них бушующий огонь.

И оттолкнуть не находила мочи

Когда к щеке дотронулась ладонь.

Наполнив душу радостью до края,

Прорвалось отчуждения кольцо.

Глаза свои слезами наполняя,

Она уткнулась в грудь ему лицом.