труда с его-то здоровьем! Савотин молчал, знал: возражать бесполезно.

Друзья вынесут этот вопрос на бюро губкома и заставят хоть ненадолго уйти в отпуск.

Уже поднимаясь в вагон, он смущенно шепнул Савве Бархоленко:

— Понимаешь, какая петрушка... Дрова я так и не вывез. Как бы не замерзли жена с ребятишками.

— Не волнуйся, завтра все улажу, — успокоил его Бархоленко.

Ровно в восемь утра поезд увез Савотина в Москву.

...Вернулся Петр Григорьевич в Екатеринбург уставший от людной столицы, от заседаний, от беготни по отделам и подотделам главмилиции; уставший, но переполненный новыми идеями и планами. Тут и организация трудовых колоний для беспризорников, и создание криминалистического кабинета, и новые методы учета преступников... Не привез он оттуда лишь одного — здоровья.

День был солнечный и морозный. Снег, которому суждено остаться неубранным до весеннего таяния, лежал на привокзальной площади толстым слоем. Щурясь от его режущего блеска, Савотин направился к коновязи, где и разыскал присланную за ним исполкомовскую кошевку.

— Домой? — спросил знакомый возница.

— Нет, в управление, — шлепнул по пухлому портфелю Петр Григорьевич. — Завезем вот это богатство, с людьми повидаемся.

Снежные заносы заставили пробираться кружным путем. К губмилиции подъехали со стороны польского костела[13]. Вылезая из кошевки, Савотин увидел, как на крыльцо, грохнув дверью, вылетел молодой человек в кожаной тужурке. На груди — ремни вперехлест. По сапогам, щедро смазанным дегтем, древнего вида шашка шлепает. Голова простоволосая, жесткая растительность непокорно топорщится.

Савотин с трудом узнал в нем начальника уездно-городской милиции Васильева. Тот, не замечая прибывшего, пискливо закричал:

— Сахаров! Тебя только за смертью посылать.

— Чичас! — откликнулся откуда-то со двора невидимый Сахаров.

Обладатель кожанки, сбегая с крыльца, едва не наткнулся на Савотина.

— Петр Григорьевич! — радостно стукнул каблуками Васильев. Лицо его блаженно засияло. — Прямо из столицы?

— Прямо из нее.

— А мы вот воюем все... На Екатеринбурге-II какая-то банда вагоны распотрошила. Прямо на путях, гады. Мишу Янберга — он на посту стоял — угробили. Бархоленко уже там. На помощь ему дунем.

Из туннелеобразных ворот, выворачивая лепешки утоптанного снега копытами, вылетел гривастый длинноногий жеребец, запряженный в розвальни. На облучке — тот, которого «только за смертью посылать», — Сахаров. За плечами у него винтовка. Штык — небо царапает. Позади — четыре милиционера. У одного берданка, у другого — японский карабин, двое с шашками. К солдатским опояскам по бомбе прицеплено.

— Тп-р-ру-у, супонь-чересседельник, — прошлепал Сахаров губами и осадил лошадь. — Фаятон подан, товарищ начальник!

Зажигаясь лихорадкой предстоящей схватки, Васильев вытянулся перед Савотиным:

— Ключи у дежурного, товарищ Савотин. Располагайтесь. Кабинет натоплен. Если выдуло — за печкой смоляки сложены. Подбросьте. А мы поспешим. Банда немалая, отстреливается. — Васильев стал напяливать шапку, которую все еще держал в руке.

— Ого! — удивился Савотин. — Уже в истопники разжаловали?

— Ды-ык на партячейке решили... На три месяца отпуск вам. Мне же башку отвинтят... — Но увидев, что Савотин нахмурился, начуездгормилиции, срываясь на писк, закричал: — Сахаров! Подь в дежурку, возьми в шкапе «Смит-Вессон», что третьеводни у шпаны изъяли.

— Ничего, я сам схожу, — остановил Савотин ретивого Сахарова. — Портфель запру подальше.

Через несколько минут сани понесли седоков в сторону Восточной улицы. Сахаров, поднявшись дыбом, крутил вожжами над головой и, широко раскрыв рот, погонял поджарого жеребца:

— А ну-у, наддай, супонь-чересседельник!

...Схватка на станции Екатеринбург-II[14] была скоротечной. Бандиты, отстреливаясь и нахлестывая лошадей, скрылись в лесу.

Милиционеры подобрали убитых в перестрелке бандитов и вернулись в город.

Савотин слег с воспалением легких. Мало того — открылись старые раны, пуще стало дергаться веко поврежденного глаза. Лишь через месяц он смог встать на ноги и сделать три шага, отделявших кровать от стола. В постель уложили жена да пришедший навестить Савва Бархоленко.

Савва присел на табурет у изголовья, положил тяжелые кисти рук на колени. Петр Григорьевич лежал с закрытыми глазами и тяжело дышал. Достались ему эти три шага! Савва молчал, разглядывал лицо друга. Заострившийся нос. В усах щеточкой — густая седина. Мягкие пепельные волосы поредели. Давно уже знает его вот таким, но никогда еще так сильно не щемило в груди. А может, увидел по-другому, не как всегда? Может, увидел так потому, что завтра он, Савва, уезжает, и, бог знает, сведут ли когда жизненные пути с человеком, с которым породнили сотни ночей без сна, чечевичная похлебка да пороховая гарь?

Вот и жилье Савотина видится по-иному. Два заиндевелые окна, к стеклу одного примерзла пожелтевшая с угла занавеска. Стол, покрытый вытертым сиреневым плюшем, на полу — домотканые половики... Все то и, вроде, не то. В углу за шкафом — сапоги. Те самые, о которых Петр Григорьевич говорил: «Я не устал, сапоги устали». Да, они изрядно устали. Заплаты на них, как бинты на человеке: и хотел бы соврать, что здоров, да не сможешь — люди-то видят.

Эх, Петр Григорьевич, — не только сапоги, но и ты устал.

— Что молчишь, Савва? — глухо спросил Савотин.

— Да что говорить. Отдыхай.

— Это верно. Больше мне ничего не остается. Если и на этот раз «костлявую» обману, все равно толку мало. Для милиции я теперь — помеха... Принимай дела, Савва. Эвон еще какой. Выдюжишь.

— Не получится, Петр Григорьевич, я ведь прощаться пришел. На Украину отзывают. Там в лесах всякую нечисть треба выводить.

Савотин слабой рукой нащупал кисть Бархоленко, сжал ее, помолчал.

— Понимаю... Попрощаемся тогда. А дела... Найдем кого-нито. Иван Басаргин потянуть может. Федя Заразилов. Этот, правда, не захочет оставить угрозыск.

Что могли сказать друг другу на прощание эти два человека? То молчали, то говорили о пустяках. Ушел Бархоленко с мыслью, что этот изувеченный, газами травленный, работой изнуренный дорогой ему человек не протянет долго, что не придется проводить его в последний путь.

Но ошибся Савватей Архипович, ошиблись и лечащие врачи. Поднялся и твердо встал на ноги Петр Григорьевич. Управлял строительной конторой, вечерами преподавал в школе милиции. Настигла его все время шедшая по пятам «костлявая» лишь в 1951 году.

Что касается Бархоленко... Вместе с Котовским добивал он остатки махновцев, работал начальником Уманьской милиции на Украине, начальником уголовного розыска в Киеве. Умер Савватей Архипович в 1965 году.

«За беспощадную борьбу с бандитизмом»

Имя начальника губернской милиции Петра Григорьевича Савотина тесно связано и с созданием на Урале службы уголовного