Способности бобров к обучению и освоению нового были высоко оценены многими людьми, которые вынуждены были вступить в интеллектуальное противоборство с этими неуемными архитекторами, пытаясь обуздать их тягу к строительству. Один ученый, изучавший бобров в маленьком пруду, пытался не дать подопытным сгрызть декоративные деревья, обернув их стволы на большую высоту мелкой железной сеткой. Он глубоко закопал основание сетки в землю и надежно привязал ее верх к веткам. Очень скоро один из взрослых бобров перехитрил своего исследователя, построив пандус из грязи и палок, взойдя по нему выше сетки и быстренько срезав ствол дерева. Ночь за ночью другие бобры следовали по стопам своего изобретательного вожака, пока парк не лишился всякой тени.

Ливневая канализация и дренажные трубы – излюбленные объекты вандализма распоясавшихся городских бобров, чьи доводящие до бешенства умения ежегодно обходятся властям США в миллиарды долларов.

Однако когнитивные способности бобров по-прежнему противоречивы. Оценка интеллекта всегда ненадежна и коварна, но особенно – в случае животного не только ночного, но еще и проводящего большую часть жизни под водой или внутри своей хатки. Куда легче оценить физические особенности бобра. Миллионы лет эволюции оснастили этого водяного архитектора совершенными инструментами для работы: постоянно растущие, самозатачивающиеся зубы, прозрачные веки, которые действуют как плавательные очки, уши и ноздри, которые автоматически закрываются под водой, и губы, которые могут смыкаться за передними зубами (позволяя бобру грызть дерево под водой, не захлебываясь, и оставлять снаружи острые щепки при валке деревьев). Его мозг должен быть не менее точно настроен; просто заглянуть внутрь этого ящика с когнитивными инструментами гораздо труднее.

То, что известно о поведении бобров, порождает увлекательные вопросы о границах между инстинктом и обучением и о способности грызунов к мышлению. Бобр, возможно, не настолько наделен даром предвидения, чтобы отгрызть собственные яички для спасения жизни или создать демократическую республику, но даже самый консервативный этолог, вероятно, согласился бы с тщательно подобранными словами великого исследователя поведения животных Дональда Гриффина, который сказал: «Бобр сознательно мыслит в простых понятиях о своем положении и о том, как его действия могут привести к желаемым изменениям во внешнем мире»[132].

Это очень далеко от заводных марионеток Декарта.

Я хотела бы закончить эту главу еще одной бобровой историей – сюжетом, который, возможно, ставит под сомнение разумность нашего собственного вида. К XX веку люди ухитрились практически извести бобра почти по всему ареалу его обитания. В Европе и Азии его популяции, еще теплившиеся в восьми маленьких очагах, не насчитывали в сумме и 1200 особей. Чтобы поддержать численность евразийского бобра и тем самым помочь его спасению, на континент запустили американских бобров.

Интродукции были чрезвычайно успешны, новые бобры процветали. Но тут выяснилось, что американские и европейские бобры на самом деле два отдельных вида. Они выглядят одинаково, но американец агрессивнее своего европейского кузена. Задиристое поведение бобра-янки имело нежелательный эффект – оно еще больше подтолкнуло евразийского бобра к вымиранию, так что американца быстро объявили инвазивным видом, подлежащим истреблению. Но как могли чиновники, экологические активисты и охотники их различить? Эти два вида почти невозможно отличить, не сосчитав их хромосомы [133].

Позже, уже в 1999 году, пара ученых из Центрального университета штата Вашингтон (Central Washington University) предложила «быстрый и легкий»[134] способ идентификации двух видов бобров по цвету кастореума, который у них отличается по оттенку. Они разработали удобный определитель цвета для использования в полевых условиях (напоминающий каталог фирмы Farrow & Ball [135] – особенно те страницы, где представлены самые модные краски для домов: «лесная зелень» и «горчично-желтый»).

Так что в конце концов бобровые «яички» могли бы спасать бобров от охотничьего ружья, но только сначала их надо «подоить», а содержимое тщательно сравнить с цветовой таблицей, чтобы выяснить, тот ли это вид бобра, который надлежит убивать. Такое окончание нашей истории, возможно, еще более абсурдно по сравнению с первыми легендами про этих животных.

Теперь от одного из самых уважаемых членов животного царства, восхваляемого там и тут за деятельную жизнь, мы обратимся к его полной противоположности – к существу, вечно порицаемому за леность. В следующей главе мы встретимся с ленивцем – отцом-основателем моего зверинца неверно понятых – и узнаем, что принесло самому неторопливому млекопитающему на свете такой успех.

Ленивец

Ленивцы – деградировавший биологический вид, возможно, единственный, к которому природа была немилостива[136].

Граф де Бюффон. Естественная история (Histoire Naturelle), 1749

Подотряд Folivora (Листоядные)

Есть выражение: «Что скрыто в твоем имени?» Немало, если оно – синоним смертного греха [137].

Бедный старина ленивец был обречен с того момента, как его обвинили в одном из самых тяжких прегрешений, а это кому угодно может нанести сокрушительный удар по репутации. Но даже до того, как ленивец получил свое печально известное клеймо, его непостижимую природу описывали в самых крепких выражениях, когда-либо обрушивавшихся на животных. Это совсем уж нечестно по отношению к животному, которое ничем не докучает человеку. Тихий пацифист-вегетарианец – и к тому же настоящий обниматель деревьев! [138] – просто пытается спокойно жить в лесах Центральной и Южной Америки.

Первым среди недругов ленивца был испанский рыцарь Гонсало Фернандес де Овьедо-и-Вальдес. Он провел несколько лет, исследуя Новый Свет, а потом гораздо больше времени – документируя свои открытия в пространной пятидесятитомной энциклопедии, которую опубликовал в 1526 году. Наука естественная история была еще на той стадии, когда факты тесно переплетались с религией и мифами, но у Овьедо интерес к животному царству, похоже, определялся его желудком.

Тапира он назвал «хорошей едой», добавив довольно неубедительный гастрономический штрих: «А ноги вкусны, если варить их двадцать четыре часа»[139]. К ленивцу он отнесся с меньшим одобрением, описав его как «самое глупое животное, какое только можно найти во всем мире»[140]. Несклонный выбирать выражения (а в данном случае еще и говорить правду), Овьедо описал ленивца, преувеличив апатичность и вялость его натуры: «Такой неуклюжий и медлительный в движении, что ему требуется целый день, чтобы пройти пятьдесят шагов. – И злобно добавил: – Ни угрозами, ни побоями, ни тычками его не заставишь двигаться быстрее, чем он привык»[141].

Враки Овьедо о вялости ленивца прошли, как по испорченному телефону, через множество рассказов путешественников. Когда в 1676 году великий пират и краснобай Уильям Дампир тоже собрался написать о ленивце, движение того замедлилось