Но мэм, пожалуйста, скажите мне, что кто-то едет из Рино, а не из Тракки, о Боже.

Да, это так.

Рич возвращается к подъездной дорожке.

РИЧ [мне]: Держись, брат. Боль - это одно, пока ты дышишь, чувак. Продолжай бороться.

Когда рука надежно зафиксирована, мое сосредоточенное дыхание становится чуть менее мучительным, но лишь незначительно. Каждый вдох эквивалентен усилию, которое требуется для полного отжимания, и я еще не знал, что мне предстоят почти сорок пять минут этого интенсивного, мучительного труда. Тем не менее мой новый способ дыхания теперь установлен. Пока я пытаюсь сохранить сознание, вдалеке слышится женский голос; пока она говорит, она продолжает давить на мой затылок. В ее голосе звучит тихая паника. Мужчина говорит по мобильному телефону. Мой племянник держит меня за руку.

Я не могу адекватно описать усилия, которые требуются для того, чтобы сделать один вдох. На сайте в записи звонка 911 вы получите небольшое представление об этом - я стону, как будто в агонии, на заднем плане, хотя на самом деле каждый стон - это подтверждение того, что я выдыхаю, но слова не смогут описать, каково это - вручную надувать грудную клетку каждые несколько секунд в течение сорока пяти минут. Кроме того, каждый мой вдох - это выдох замороженного, обедненного кислородом воздуха. На высоте 7 300 футов дышать труднее, чем на уровне моря в лучшие времена - выше 8 000 футов все подвержены высотной болезни из-за нехватки кислорода, но новички в лагере Реннер часто отмечают одышку, пока не акклиматизируются. Кроме того, я испытываю слепую боль из-за многочисленных переломов костей, у меня большая рана на затылке, а один глаз вытек...

Но что-то в моей жизненной силе заставляет меня продолжать. Я не хочу сказать, что это было сверхчеловечески - это было жестоко, кроваво, уродливо, скрежещуще, мучительно и опустошительно, поле боя, на котором мое тело лежало раздробленным, моя душа - душа солдата, который задается вопросом, будет ли это место, прямо здесь, местом его последних минут, конец дыхания, конец сознания, конец борьбы, кульминация жизни на ледяном поле, в окружении моего дорогого племянника и двух незнакомцев, но смерть, неизвестная моей дочери, моим родителям, моим братьям и сестрам, моим самым дорогим друзьям. Неужели все так и закончится? Все дороги, на которых я побывал, - детство, одиночество, борьба со страхом в ранней юности, борьба в Лос-Анджелесе, прорыв, рост славы, дома, любовь, работа, машины, музыка - все эти пути сошлись на бесплодной, скованной льдом подъездной дорожке в тот день, когда я надеялся помочь своей семье отправиться в Новый год на лыжные трассы и за горячим шоколадом?

Неужели это действительно так? Станет ли этот позорный инцидент моим последним поступком?

Алекс держит меня за руку.

В своей агонии я все еще сохраняю некую слепую надежду. Несмотря на то что только что произошло, и с каждым вздохом я все сильнее ощущаю страх, что на этом история закончится, я все же нахожу в себе то, что можно назвать оптимизмом. Хотя мое тело полностью разбито, глаз вытек, а каждый вдох - это мучительное отталкивание от глубины утопления, все же мой разум умудряется инстинктивно решать проблемы. Сначала было дыхание, и как только я его отрегулировал, я смог подумать о повреждении глаза - и вот что я подумал: "Об этом я побеспокоюсь позже".

Одна из моих ног вывернута несколько раз то в одну, то в другую сторону, и я знаю, что это выглядит не очень хорошо. Другая нога выглядит так, будто она должна болеть, но не болит, что вызывает еще большее беспокойство. (Я подумал: "Да, это тоже потом будет болеть").

Но надежда не покидает меня. Я думаю: ну ладно, может, судорога пройдет, и я вернусь в дом, извинюсь и скажу всем, что мы, наверное, все-таки не сможем сегодня покататься на лыжах. Через несколько минут после этой мысли приходит другая, связанная с ней: Может, судорога не проходит и кому-то придется помочь мне вернуться в дом? Потом еще мысли: Мне нужно принять ванну с солью Эпсома и приложить лед к глазному яблоку.

В это трудно поверить, но я искренне считал, что если мне удастся избавиться от "судорог", то я смогу отдохнуть день-другой и быть в хорошей форме, чтобы продолжить отпуск.

Я сохраняю ритм дыхания, но мрачные мысли иногда проникают в меня через каждый болезненный вдох: Я не думаю, что смогу дойти до подъезда и рассказать семье, или, что еще хуже, я буду жить так, словно нахожусь в какой-то чашке Петри, в гребаном научном эксперименте? Буду ли я просто мозгом в разрушенном теле? Овощем? Я не живу в этих мрачных местах слишком долго; каждый раз, когда тьма вторгается, я возвращаюсь к сосредоточению на дыхании, делаю и переделываю инвентаризацию своего тела, пытаясь понять, где именно есть повреждения и насколько серьезными они могут быть.

Часть моей работы как актера и спортсмена заключается в том, чтобы сосредоточиться на теле. Это единственный "инструмент", который мы берем с собой на работу - все, что мы делаем на съемочной площадке, зависит от нашего физического присутствия, от контроля и понимания нашей телесной формы. Так что знание своего тела как части моей профессиональной жизни сослужило мне хорошую службу в то утро на льду. Но что мне делать теперь? Мое мышление - своего рода упорство, сдобренное большим количеством реализма, - существовало и до этого инцидента. Я всегда стремился получить больше данных, больше информации - никогда не был капитаном оптимизма по любому поводу. Я просто думаю, что слишком большая самоуверенность настраивает на неудачу. Я не из тех, кто подбадривает людей бодрым "Давайте, ребята!". На самом деле, я хочу снимать именно таких людей - тех, кто бодр и позитивен каждое утро и весь день. Я знаю таких суперпозитивных людей, и мне не очень нравятся те, кто постоянно смотрит на мир с другой стороны.

Вместо этого я - реалист, тот, кто в трудную минуту сжимает кулаки и терпит.

Но я все еще могу найти надежду в честной оценке сырой реальности, а именно это и происходило даже на льду. И я стараюсь извлекать из чего-то лучшее, предпринимая действия, а не желая, чтобы было лучше, как это может сделать слишком оптимистичный человек. Чтобы сделать что-то лучше, чтобы достичь того, чего вы хотите, чтобы преодолеть препятствия, нужно что-то делать. Вы не можете бездействовать. Вы умрете. Самоуспокоенность - это смерть, это противоположность жизни,