посмотрел со стороны на то, как чародеи в чёрных рясах, повторяя одни и те же движения, умудряются каждый раз делать это по-разному. Так что постепенно чёрный рыцарь стал настолько прозрачным, что последний луч труктиомэ завершил его существование, и я своим взором проводил его никчёмную душу в пустыню, а после двинулся к двоим магам, которые пытались восстановить дыхание после тяжкого для них боя.

Со мной заговорил Кристополк. Его голос, дрожа от старости и усталости, был чистым, не усиленным с помощью магии, как это обычно любят делать местные чародеи, чтобы придать своей речи немного внушительности:

- Наконец-то! Тебентил всё-таки помнит о нас! Славься великий Сакраарх! Но почему только один?

Не дождавшись ответа и даже не обратив внимание на то, что я отличаюсь от всех сатлармов, которых он мог видеть, тут же отвечал:

- Не важно, друг мой. Главное, что ты пришёл. А это значит, что мы можем упокоиться с миром в руках нашего заботливого отца, в его светлейших чертогах, ожидая того дня, когда он поднимет нас из праха. Пойдём. Мы покажем тебе место нашего захоронения.

Он применил на себя магию, чтобы укрепить собственное тело, а после заторопился на юг, туда, где невдалеке виднелся лес. Именно там, под корнями деревьев, воители скорби устроили погост, в котором покоились все, кто раньше практиковали тёмные искусства по указанию Святой Империи. Даже отсюда уже можно было видеть, как многочисленные души взывают ко мне, чтобы я даровал им освобождение. И скоро они получат желаемое.

Целый день мы шли в том направлении. Лес постепенно приближался к нам. Да и мёртвые души взывали всё сильнее. Кристополк, несмотря на свою старость, был сейчас очень живым. И всё дело не только в тех чарах, которыми он придал себе сил. Второй сатлятаг тоже применил на себя магию, чтобы не отставать от своего друга. Однако неугомонный рыцарь скорби постоянно останавливался, чтобы тот не отставал. Вторым слагаемым его силы было то, что он пока ещё не собирался умирать. Он хотел передать в руки своего властелина всех сатлятагов, а уже после этого почить и сам. Иными словами, он сделал всё так, чтобы умереть последним. Было и третье слагаемое. Он – самый первый сатлятаг, самый сильный и опытный, кто впитал в себя очень много магии, а потому она пока что ещё продолжала поддерживать его. На протяжении этого путешествия он не замолкал, сетуя на разные трудности, которые пережили мрачные чародеи. Я всё это молча слушал. Кристополк был спокоен и продолжал свой монолог, когда как его друг с подозрением поглядывал на меня. И однажды тот даже обратился к неугомонному воителю скорби и сказал так, чтобы, как он думал, я ничего не слышал:

- Ты не замечаешь ничего подозрительного в нашем палаче?

Кристополк остановился, оглядел меня, а после отвечал ему:

- Это паранойя, Валанта́л. Ничего, когда мы будем возрождены, наши умственные способности избавятся от всех дефектов.

- Да нет же. Вспомни: все лерады, с которыми мы имели дела, были неумолкаемыми, так что от них кругом шла голова. А этот уже весь день с нами и ни единого слова не проронил.

- Да брось ты, Валантал. Тебе это зло мерещится везде. Он просто палач. А палачи все такие.

- А ты прям много палачей повидал на своей жизни.

- Конечно много! Я не ты, чурбак нетёсаный!

- Сам ты чурбак! Где ты мог их видеть, если нас всех всё время вместе держали?

- А я, в отличие от тебя, в свободное время книги читал!

- Так и скажи тогда: прочитал о палачах! А то говоришь: видел.

- Это я говорил, что видел? Это ты сказал, что я их много повидал. Я тебе ничего подобного не говорил.

- Говорил!

- Нет, не говорил!

В общем, весь оставшийся путь они только спорили друг с другом. А, когда достигли нужного места, все их разговоры тут же прервались.

Тридцать девять замысловатых надгробий стояли под длинными теням древесных крон. Солнце коснулось горизонта. Тридцать девять душ, очищенных смертью, витали над местами своих захоронений и взирали на меня в безмолвном прошении дать им свободу. Кристополк и Валантал стянули капюшоны, и на дряхлых лицах рисовалась скорбь. Они забыли обо всех распрях и подозрениях, низринули свои лица к могилам и принялись разговаривать с теми, кто не мог их слышать. И тогда я заговорил с ними, впервые за весь этот день:

- Перестаньте. Они вас не слышат, - оба глянули на меня, - Предлагаю не медлить и сделать то, зачем я сюда явился.

Кристополк ответил:

- Да, ты прав. Незачем оттягивать неизбежное. Поговорить мы сумеем после возрождения. А пока нам нужно присоединиться к ним.

- Ты прав. Вы поговорите после возрождения. Но ты ошибся. Вам не нужно присоединяться к ним.

- Что ты имеешь в виду?

Оба с затаённым ожиданием глядели на меня. Я перевёл свой мрачный взгляд с них на тех, кто уже умер, а после заговорил:

- Филло́д, великий мыслитель, постоянно размышляющий о том, как усилить связь саткарала и саткаром. Гебба́лд, упёртый практик, считавший, что магию нужно сразу познавать на деле. То́клош, которого все считали безумцем за то, что он принялся изучать некромантию.

Перечисление имён продолжилось, ведь, называя каждого из них по имени, я не просто читал души умерших чародеев, но и впускал в них частицу зора, которая, проникая в их истлевшие или истлевающие тела, принялась даровать им бессмертие. Влекомые наверх из своих могил с помощью зелёной магии, они вырывались наружу и представали перед ошарашенными друзьями во всём своём мрачном величии. Это, конечно же, вызывало у них панику, так что они даже принялись отбиваться от страшной нежити при помощи своей магии. Однако всё было бессмысленно. И, когда они это поняли, то остановились. Судорожно дыша, они могли слышать, как я продолжаю называть имена тех, кто когда-то умер. Мрачный лерад с мечом и щитом в своих руках ходил меж оставшихся могил и воскрешал чародеев, ушедших из этой жизни. Когда же все 39 мертвецов обрели бессмертие, настал черёд тех, кто пока что ещё были живы.

Кристополк родился в Святой Империи, на территории Тетрами́на, в поселении, расположенном близ самой столицы, так что оттуда он мог видеть высоченную башню Сии́ла, сакра, который руководил этим миром. Его отец – чародей, а мать была простой фермершей. Союз довольно необычный, однако для такого странного человеческого чувства, как