Вдруг из угла донесся пронзительный крик. Все обернулись и замерли. На каменном полу при тусклом свете коптилок мы с ужасом увидели двухметровую кобру. Темно-серая гадина извивалась на одном месте, видимо, и не думая уползать из нашей гостиничной кают-компании. Ее тело сворачивалось кольцами, снова расправлялось, и казалось, что змея демонстрирует перед нами грацию и изящество движений.

На крик прибежал Марес с фонарем в одной руке и с палкой — в другой. Он направил луч на рептилию, и в ее немигающих глазах без ресниц зажглись жутковатые красные огоньки. Все мы пребывали в состоянии оцепенения. Трудно сказать, сколько длилась эта немая сцена. Кобра подняла голову, и шея ее стала расплющиваться, превращаясь в черный диск, на обратной стороне которого показались перевернутые очки. Это была королевская найа. Сумерки и начало ночи — для нее самое время активной охоты.

В городах и джунглях Индокитая мне много раз приходилось встречаться со змеями. Но к их обществу я так и не смог привыкнуть. С найей так близко я еще не оказывался. Вела она себя действительно по-королевски. Не спешила убраться и свое раздражение выказывала лишь тем, что поднимала голову и делала еле заметные угрожающие движения. Стало как будто ясно, почему ее изображение в Кампучии издавна служило символом величия и могущества.

— Не бойтесь,— тихо сказал Марес. Он стоял между нами и коброй.— Она не нападет. Смотрите, что рядом с ней.

И только тут мы заметили на полу рядом со змеей крысу, дергавшуюся в предсмертных конвульсиях.

— Убивать найю нельзя,— произнес Марес.— Она сейчас уйдет.

Он сделал шаг вперед и осторожно протянул к змее палку. Та недовольно зашипела, взяла зубами добычу и поползла к решетке, окружавшей веранду. Через минуту ее хвост мелькнул за оградой, и только было слышно, как шуршала сухая трава под брюхом уползавшей прочь найи.

Скоро дали свет, во дворе послышалось знакомое фырканье фонтана, по мокрым плитам зашлепали босоногие детишки, радуясь искусственному дождю. В столовом зале загремели посудой. Ужин, как и обед, был непомерно обильным. Может быть, поэтому и спалось плохо...

«Дамрей Сар» — «Белый слон»

ПЕРЕД резным алтарем лампады мерцали призрачным светом. Из бронзовых курильниц выползал благовонный чад и зависал сизой пеленой над бритыми головами монахов, застывших на каменном полу в позе «лотоса». Две старухи усердно творили молитвы, отбивая земные поклоны, и их хриплые, монотонные голоса, акустически усиленные, мерно звучали под высокими сводами. Царящий в пагоде полумрак лишь подчеркивал значимость совершаемого таинства — общения смертных с божествами. Мне показалось, что это состояние трепетности, близкое к религиозному экстазу, начали испытывать и мои спутники, когда мы, оставив сандалии за порогом, вошли внутрь.

После удушливого зноя улицы там оказалось легче дышать, несмотря на горьковатый запах жженого масла и приторно-сладкий дым ароматных палочек. Босые пятки вдруг приятно ощутили всю прохладную глубину отполированного тысячами ног камня.

Бикху увидели нас, но виду не подали. Один из них только стыдливо прикрыл куском шафрановой материи голую грудь, на которой цветной татуировкой были выведены схоластические сентенции из «Дхаммапады»[5], а может быть, из других источников буддийской мудрости. Остальные хранили столь же невозмутимый вид, продолжая сидеть в позе «лотоса» и обмахиваться бамбуковыми веерами. Син Суптхот почтительно поклонился, сделал жест «анджали», сложив ладони выше головы, и произнес несколько фраз, обращаясь, по-видимому, к старшему. Монахи тут же проявили к нам заботливое внимание и предложили сесть на циновку.

Признаюсь, меня всегда умиляла и казалась малопонятной обстановка, царящая в божьих храмах. Настолько она представляется мне неземной, не похожей на то, что творится за пределами церкви, что поневоле начинаешь подозревать священнослужителей в лицемерии и ханжестве. Но в данном случае я не собирался входить в чужой монастырь со своим уставом, и, запрятав далеко в себя атеистические убеждения, привитые мне с малых лет в подмосковной деревне Кудиново, кстати, славящейся старинной церковью, где венчался в 1606 году князь Юрий Милославский, я приготовился слушать рассказ бонзы Йим Иона, 75-летнего главы Баттамбангской сангхи, настоятеля пагоды «Дамрей Сар», что в переводе означает «Белый слон».

Изображение белого слона предстало перед нами на широком панно во всю стену, где рукой самодеятельного художника были выведены сцены из «Рамаяны», воспевающие подвиги легендарного Вишну. Слон теснит вражеское войско, давит неверных, олицетворяя несокрушимость добрых начал в этом сложном, полном противоборства мире, торжество справедливости и добродетели.

НАДО сказать, что исторически буддизм в Кампучии играл весьма большую роль как общественная и политическая сила. Своего расцвета он достиг в эпоху возвышения Ангкорской империи, придя из Индии. Буддистское вероучение, благодаря его видимой легкости и доступности, довольно быстро распространилось среди кхмеров и стало религией большинства. До 1975 года в Кампучии действовало около трех тысяч пагод-монастырей, к которым было приписано почти 70 тысяч монахов-бикху, то есть каждый сотый житель страны. И их влияние на мирян, в первую очередь на крестьянское население, оставалось сильным. Простых смертных буддизм привлекал надеждой на избавление от страданий, которыми была переполнена их повседневная жизнь, а власть имущих он устраивал своей социальной пассивностью. На определенном этапе в Кампучии, как и во Вьетнаме, в Лаосе, буддизм занимал определенное место в борьбе за национальную независимость и политическую самостоятельность.

Однажды в Кампонгчаме мне пришлось наблюдать церемонию посвящения в монахи пятнадцатилетних подростков. Происходило это в день полнолуния в стенах древнего храма Накорват, ровесника Ангкортхома, столь же величественного и помпезного, как и другие памятники эпохи Ангкора. В такие дни монахи обычно каются в своих прегрешениях, а наиболее важные вопросы решаются на ежегодной сходке перед проповедью после окончания сезона дождей.

Только что прошел сильный тропический ливень, и потоки мутной воды текли у самых порогов храма, омывая его священные камни и разрушая их все больше, все глубже вытачивая под ними предательские ниши, которые и без того были глубоки, отчего казалось, будто эта древняя монашеская обитель при всей своей массивности висит в воздухе или плывет по великой реке, а мы ее случайные пассажиры, нашедшие спасение от потопа и непогоды. Ветер утих, и усталые деревья безжизненно опустили свои ветви, на которых поблескивали в лучах утреннего солнца дождевые капли. Остатки воды слабеющими ручьями стекали в каналы, идущие к Меконгу. К полям потянулись бычьи упряжки, разукрашенные цветами и красными лентами.

Обставлено было все в соответствии со строгими правилами «Патимокхи» — монашеского устава, где