«ознаменовал мутацию в культуре: Бог, возможно, и умер, но дьявол расцвел», — писал американский литературовед Лайонел Триллинг.

«Повелитель мух», изданный в 1954 году, уж точно не мог появиться вне контекста фрейдистской философии психоанализа, развитой Карлом Юнгом — его учения об архетипах и коллективном бессознательном. Однако парадоксальным образом фрейдистские символы появились в другом романе, изданном за несколько десятков лет до первых публикаций по психоанализу. И романе тоже формально подростковом.

Речь идет о «Приключениях Гекельберри Финна» Марка Твена. Строго говоря, это не робинзонада, но роман содержит в себе весьма многозначительный образ острова, а автор разбросал по тексту аллюзии на другие робинзонады. Так что есть смысл разобрать и его.

Вниз по реке подсознания

Остров Джексона (реальной остров на реке Миссисипи у городка Ханнибал — родины Марка Твена) появляется уже в первом романе из серии о двух пареньках из американской глубинки — «Приключения Тома Сойера». Остров был

«необитаем, расположен поблизости от противоположного берега, рядом с дремучим, почти девственным лесом».

Том, Гек и еще один мальчик бегут туда из своего маленького провинциального городка, чтобы играть в пиратов. Но пока речь идет именно об игре, хотя и на грани фола, но все равно несерьезной. В последующих приключениях Гека остров Джексона выступает уже вполне «по-взрослому».

Привыкший к вольной жизни беспризорника Гек бежит туда от отца, алкоголика и маргинала, и благопристойной вдовы Дуглас, пытающейся воспитать из юного бродяги приличного мальчика. Перед этим Гек устраивает у отцовской хижины жутковатую декорацию, призванную навести на мысль о его убийстве. Можно сказать, герой символически умирает перед побегом, чтобы пережить на острове второе рождение. Если учесть, что одно из значений имени Хакльберри — «незначительный человек», образ Гека сближается с образами потерявшего все Робинзона или самозарожденного Хайи — то есть, «природного человека». А если посмотреть шире, можно вспомнить Симплициссимуса и прочих плутов-простецов средневековой европейской литературы.

Сначала остров предстает перед беглецом вполне пасторально:

«Я лежал на траве, в прохладной тени, думая о разных разностях, и чувствовал себя довольно приятно, потому что хорошо отдохнул».

Но, как мы знаем из других робинзонад, личностный путь героя здесь лишь начинается. А принадлежность «островной» части романа к разбираемому поджанру очевидна для самого автора. Например, перечисление вещей Гека разительно напоминает список спасенных с разбитого корабля вещей Робинзона. Или ужас Гека при виде костра Джима описан почти теми же словами, как и ужас Робинзона перед чужим следом на песке.

Джим, тоже скрывающийся на острове — беглый негр (это же американский юг середины XIX века). Гек подвержен всем стереотипам рабовладельческого общества, то есть, полагает Джима чужой собственностью. Но его благой антисоциальности хватает на то, чтобы игнорировать это обстоятельство. Они вместе счастливо живут на острове, хотя приметы предрекают им будущие невзгоды. Например, шутка Гека с мертвой гремучей змеей обернулась тем, что Джима действительно укусила другая змея. Помните Змея на острове Голдинга? Или Змея из райского сада?..

Потом герои видят плывущий по разлившейся реке «с западной стороны» (из страны мертвых?) дом. Там они находят убитого человека, и Джим просит Гека не смотреть ему в лицо. В конце романа негр признается, что это был отец Гека. Среди найденных в доме вещей, помимо всякой ерунды, вроде деревянной ноги (не Джону ли Сильверу она принадлежала?.. или самому капитану Ахаву?..), герои находят

«бутылку с молоком, заткнутую соской для грудного ребенка. Бутылку мы охотно бы взяли, но она оказалась разбитой».

Это случайность, или же все эти мелочи почему-то значимы для автора?.. Идем дальше. Мрачные знамения не лгали: герои узнают, что за ними снаряжена погоня, грузятся на свой плот и плывут вниз по реке, в надежде добраться до штатов, где рабство отменено. Теперь плот заменяет им остров. А может, они и плывут на острове Джексона?.. Ведь и его Твен описывает в образе судна:

«Он стоял посредине реки, большой, темный и массивный, словно пароход без огней»…

Как бы то ни было, мы видим юного человека, плывущего по реке жизни вслед за домом с мертвым отцом. В котором он нашел, но оставил разбитую бутылочку с молоком — символ материнской груди… А рядом с героем — черный человек, и, если вспомнить образ Пятницы, из которого происходит образ Джима, на что Твен сам прозрачно намекнул, этот человек — альтер-эго героя. То ли его совесть, то ли животная сторона, а может, то и другое вместе.

Интересно, что о матери Гека в романе нет почти ничего. И вообще в робинзонадах, по крайней мере, разобранных, наблюдается поразительный дефицит женских образов. Можно вспомнить разве что мать Джима Хокинса, мелькающую в самом начале «Острова сокровищ», да еще мать Робинзона — о ней тоже есть несколько слов в начале книги. Надо думать, «островная аскеза» — деяние чисто мужское, напоминающее монастырскую жизнь. Но не стремятся ли втайне герои этих романов к архетипической Матери не меньше, чем к Отцу?..

Получается, в путешествии Гека и Джима виден целый букет фрейдистских символов, рожденных гением Марка Твена задолго до фрейдизма. Кстати, а читал ли роман сам Фрейд?.. Мог, вообще-то. В любом случае, почему бы подобным образам не появиться у американского писателя, выросшего в суеверной, исполненной примитивного оккультизма культурной среде, породившей синкретические религии, вроде вуду. Уж Марк Твен-то точно был если не полным атеистом, то закоренелым агностиком. Может быть, квазимагические подсознательные образы заменяли ему религию…

Позже подобные путешествия романных героев и встречаемые ими персонажи будут подробно разобраны исследователями-фольклористами, такими как Владимир Пропп и Джозеф Кэмпбелл. Они придут к выводу об их общей сюжетной схеме, зародившейся на заре человеческой культуры. Причем, Кэмпбелл в своих работах во многом опирался на учение того же Юнга. Выходит, и тут Марк Твен опередил время.

В романе есть многозначительный эпизод, показывающий подлинное отношение автора к созданному им миру. В тумане Гек на ялике теряет плот с Джимом, они долго ищут друг друга, наконец мальчик находит плот со спящим негром и разыгрывает его, уверяя, что все это происходило во сне. Джим начинает скрупулезно разбирать значение этого сна — ни дать ни взять дипломированный психоаналитик. Узнав, что это было реальностью, он очень обижается на Гека. Но не сон ли это был на самом деле? Как вопрошает даосская притча:

«Снилось ли Чжуанцзы, что он — бабочка, или бабочке снится, что она — Чжуанцзы?»

Ответа на этот вопрос человечество еще не дало.

Для романа же важно то,